Алексей Хомяков - Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова. Том 2

344

М. г.

С величайшею благодарностью и удовольствием получил я, через г. Р., ваш изящный и верный перевод стихотворения, написанного мною после смерти старших детей моих, Позвольте мне сказать вам, что, как ни высоко ценю я честь, оказанную стихам моим, меня еще более радует мысль, что честь эта заслужена конечно не достоинством стихотворения, но человеческим чувством, его внушившим. Сочувствие ваше, по истине, меня обрадовало, потому особенно, что я встретил его в высшей области человеческого духа, в общении религиозных убеждений и чувств. Это сочувствие даже в одном отношении превзошло мои ожидании, так как знамение креста и молитвенное общение между живыми и мертвыми обыкновенно отвергаются чересчур боязливым духом Реформатства. Мне кажется, вы поступаете справедливо, допуская и то и другое. Тому, кто верит, что крест был действительно орудием спасения нашего, можно ли не видеть в нем самого естественного символа любви христианской; и тот, кто, из опасения идолопоклонства, отвергает это святое и родное нам знамение, не поступает ли также неразумно, как поступил бы человек, осудивший себя, из страха лишних и праздных слов, на совершенное безмолвие? Точно также, по-моему, разумно верить в несокрушимость союза любви христианской, признать, что в мире духовном, где единственный закон есть любовь, союз ее не расторгается смертно. Это начало, кажется, в последнее время стало допускаться Епископальною Английскою Церковью.

Может быть, мне бы следовало прибавить здесь несколько слов в свое оправдание. В Германии обо мне распространилась смешная клевета, будто я выразил чувства ненависти к благородной и высоко просвещенной стране вашей. Слухи эти, быть может, дошли и до вас; они возникли из писаний ораторианца Тейнера (Theinera), были повторены Иезуитами и перепечатаны в некоторых газетах. Странно было видеть защиту Англии в руках нежданных поборников, никогда не

345

слывших ее друзьями. Глубокая и непримиримая вражда к России и Восточной Церкви внушила им горячую внезапную любовь к Англии. Но я не буду искать себе оправдания; я убежден, что здравый смысл и справедливость Англичан будут всегда достаточной защитой от наглого лицемерия ораторианца и Иезуита. Лучше позвольте мне предложить вам некоторый замечания по поводу последней части письма вашего к Р., которая была им сообщена некоторым из его друзей.

Вы говорите: «те, которые хотели бы заслужить название истинных патриотов и космополитов, должны бы не устами только произносить слова « о соединении всех », но из самой глубины сердца вторить им каждый раз, как они повторяются в богослужении».

Я совершенно уверен, что многие просвещенные Русские люди повторяют это место в Литургии не одним языком и голосом, но душою и сердцем. Чт одо меня касается, то я, воспитанный в благочестивой семье и в особенности набожною матерью (доселе еще здравствующею), был приучен всем сердцем участвовать в этой чудной молитве церковной. Когда я был еще очень молод, почти ребенком, мое воображение часто воспламенялось надеждою увидать весь мир христианский соединенным под одним знаменем истины. С летами, когда передо мною яснее стали обозначаться препятствия к такому соединению, надежда моя остыла, и теперь, я должен сознаться в этом, от нее осталось лишь одно желание, едва поддерживаемое слабым мерцанием надежды, что, может быть, успех возможен, но только лишь через многие и многие годы. На южную Европу, погруженную в глубокое невежество, еще долго нельзя рассчитывать. В Германии, в сущности, религии нет; есть лишь суеверное поклонение науке. Во Франции нет чистосердечной жажды истины; в ней мало искренности. Англия, со своею скромною наукою, со своею добросовестною любовью к религиозным истинам, могла бы подавать некоторый надежды; но — позвольте мне вам откровенно высказать мой образ мыслей — Англия окована железными цепями обычая и предания.

Вы пишете еще: «мысли серьезных и добросовестных людей в Англии обращены лишь на возможность соединения с Римом». По-моему, не трудно объяснить такое явление. В понятиях православного, соединение может быть лишь последствием полного согласия и совершенного единства учения (не говорю здесь об обрядах, за исключением тех, кото-

346

рые имеют значение символа или изображения догмата). Церковь в составе своем не есть государство; она не имеет ничего общего с государственными учреждениями и потому не может допустить ничего похожего на условное соединение. Римская Церковь — дело другое: она государство и легко допускает возможность союза, даже при глубоком разногласии в учении. Так, например, есть огромная разница между логическим рабством Ультрамонтанов и иллогической полу свободою непоследовательных Галликанцев; однако у тех и других одно знамя, и те и другие подчиняются одной главе. Сохранение Никейского символа, при повиновении Риму, в Униатско-Польской Церкви — дело крайне нелепое, однако Церковь эта была признана и узаконена Римом, что совершенно последовательно; ибо Римская Церковь есть государство и потому имеет право действовать как таковое.

Англии тем естественнее заботиться о соединении с Римом, что собственно Англия никогда, на самом деле, не отвергала власти папского престола. Тем, которые признают законность папского решения в деле изменения символа, то есть в самом жизненном вопросе веры, прилично ли отвергать это решение в делах, относящихся к церковному порядку, или к вопросам второстепенной важности? Союз (Union) возможен с Римом; в Православии возможно только Единство (Unity). Уже более тысячи лет прошло с тех пор как испанцы (во времена Готтов) изобрели инквизицию и сделали прибавку к символу. Почти столько же времени прошло с тех пор, как папа, властью и словом своим, подтвердил эту прибавку. С того времени, западные общины прониклись глубоким презрением и непримиримою враждую к неизменному Востоку. Чувства эти обратились в предание, как бы срослись с Римско-Германским миром; а Англия всегда жила духовною жизнью этого мира. Может ли она разорвать связь со всем своим прошедшим? — Вот, по моему мнению, в чем заключается великое, непобедимое препятствие к единству. Вот причина, по которой столько частных усилий не увенчалось успехом, даже не встретило сочувствия; вот почему рассуждения, сообщенные вам по поводу вопросов богословской науки, остались необнародованными, неизвестными публике, хотя, как до меня дошло, об них знают многие богословы ваши, например епископ Парижской, доктор Ньюзей и др. Не трудно сказать: «мы всегда были» католиками; но когда Церковь осквер-

347

нилась злоупотреблениями, мы «протестовали, и несколько перешли пределы протеста; теперь отступаем назад», — это легко. Гораздо тягостнее сделать такое признание: «мы, в продолжении долгих столетий, с «самой зари нашей умственной жизни, были схизматиками». Чтобы произнести такую исповедь, нужно человеку сверхъестественное мужество, а народу почти невероятная степень смирения, чтобы принять ее.