Анатолий Зотов - Западная философия XX века

Все эти парадоксы и попытки их разрешения приводят к тому, что по существу Гуссерль отказывается от «чистого Я» как понятия, тождественного «чистому сознанию»: существует нечто вроде предустановленной гармонии между материалом чувственных впечатлений и его «объективацией». Какого-то аналога кантовским априорным категориям Гуссерлю поэтому не нужно — т. е. он избавляется от «субъектоцентризма» кантовской модели мироздания. Достаточно трех видов отношений: интенциональное («внутреннее — внешнее»), внутрипредметное («внешнее — внешнее») и внутрисубъектное («внутреннее — внутреннее»). Эти отношения исчерпывают содержание отношения между целостностью содержания сознания и отдельными переживаниями как его частями. Отсюда следует, что для Гуссерля «эмпирическое Я», само относящееся к разряду феноменов , не то же самое, что «феноменологическое Я»: специфику последнего и самую его суть составляет интенциональность. Но в таком случае появляются, так сказать, два мира субъективности, связанные с различными интенциональными актами, формирующими, соответственно, две предметные области. Вместо прежнего единства! «Впечатления» удваиваются: одни существуют в «эмпирическом» (феноменальном) Я, другие — предстают как материал объективации «внешних» вещей. Эту трудность Гуссерль преодолевает позднее, после 1907 г., когда он предлагает модель, в которой исходящая из сознания интенция идет к «вещам в мире» через посредника — эмпирическое (феноменальное) Я. Феноменальное Я, «тело», трактуется как «вещь» особого рода, наличие которой только и позволяет «иметь вещи». Казалось бы, проще считать эмпирическое Я как такую же «вещь» из мира феноменов, как и другие «вещи мира». Но тогда эмпирическое Я становится предметом, не имеющим никаких приоритетных, по сравнению с другими вещами, связей с «чистым сознанием», а последнее придется трактовать как «бестелесное», что уж очень похоже на наивную идеалистическую метафизику, чего Гуссерль никак не желает.

Проблема «неполноты» мира, основой которого должна была бы стать «абсолютность» и «самоочевидность», пожалуй, наиболее ярко проявляется в феноменологической трактовке времени .

Абсолютное, божественное сознание несовместимо с ограниченностью — поэтому оно «охватывает все время зараз», или, что то же самое, оно «вневременно». Однако, полагает Гуссерль, и для него относительно любой «точки», любого момента во времени есть настоящее, прошлое и будущее. Так устроено «абсолютное время», коррелят абсолютного, божественного сознания. Ограниченное, субъективное сознание, естественно, в «сознании-теперь» не может переживать ни прошлого, ни будущего так же, как оно переживает «теперь» (хотя их тоже оно переживает как раз теперь!). Эту тему Гуссерль затрагивает уже во втором томе «Логических исследований», подробно разбирает ее в 1905 г. в «Главных положениях из феноменологии и теории познания», а затем — в «Идеях к чистой феноменологии» в 1913 г. Время представлено как содержание метафоры «поток сознания», представляющего собой последовательную смену фаз — теперь. В качестве «абсолютного начала» этого «потока» предстает (как и у Авенариуса!) «первовпечатление», которого, кстати, пережить мы не можем, поскольку отсутствует предшествующая ему непрерывность, без которой первовпечатление не может быть пережито как момент «потока». Постигнуть его, по Гуссерлю, можно с помощью «ретенции» (обернутой вспять интенции). Однако здесь концы с концами не сходятся, поскольку в таком случае «содержанием» сознания должно бы стать то, что еще не имело никакого содержания! Столкнувшись с этим противоречием, Гуссерль ограничивается тем, что использует для обозначения «начала» ряд метафор: «точка отсчета», «нулевая точка», «граничная точка» и т. п., называет первовосприятие не «бессознательным», а «первоосознанным». В «точке» первовосприятия сознание также только «заряжено» ретенцией, как «заряжено» оно интенцией вообще (включая «протенцию» — интенцию, направленную в будущее).

Нетрудно видеть ту же ситуацию, которую мы отметили, касаясь «чистого сознания», раньше: в «нулевой точке», если бы Гуссерль был последовательным, сознание времени оказывается «пустым»: оно должно быть «неподвижным ничто», выход из которого равноценен чуду (или «абсолютной случайности») — т. е. во всяком случае основания не имеет.

В попытках избавиться от этой серии досадных недостатков не путем мелких дополнений, вводимых ad hoc, Гуссерль в 1907 г. предпринял радикальную перестройку своей системы. В ходе коллоквиума «Главные моменты феноменологии и критики разума» он, в продолжение картезианской традиции, четко сформулировал методологический принцип «феноменологической редукции» .

Феноменологическая редукция — это операция, с помощью которой достигается самоочевидная база феноменов сознания. Состоит она в «вынесении за скобки» всего того, что вообще удается исключить, в определенном смысле проигнорировать, не получая в итоге «пустоты». В качестве предела феноменологической редукции Гуссерль признает «данные впечатлений» (подобно Э. Маху, на что указывает и он сам). В процессе осуществления феноменологической редукции «за скобками» остаются акт постижения, предпосылки, даже интенциональность сознания. Но это значит, что в конце концов «исключенным» оказывается (в отличие от «радикального сомнения» Декарта) и сам познающий субъект, а феноменология предстает как картезианство без Cogito. Иначе, как опасается Гуссерль, феноменология стала бы «психологистичной», со всеми вытекающими эмпиристскими последствиями: а он ведь надеется построить не субъективистскую, а «абсолютную» концепцию. Продукты объективирующего познавания не должны быть результатами психологического процесса! Редукция затрагивает все содержание предметного мира, включая и «психическую природу», т. е. и Я как личность, как «часть мира», как человеческого субъекта. Значит, остающееся в Я после редукции есть абсолютное сознание , неотличимое, как не раз было уже отмечено, от его содержания; сознание, для которого не имеет смысла различение возможного и действительного, настоящего, прошлого и будущего. Такое сознание совершенно тождественно трансцендентальному идеалу Канта (или Богу). Если назвать такой результат «методологическим солипсизмом», как делает это Гуссерль в своих поздних работах, то можно предположить, что он как-то пытался избавиться от угрозы «наивного» солипсизма и в смысле теологическом («абсолютном»), и в смысле субъективного идеализма. Для истории философии такие попытки довольно интересны, и потому мы рассмотрим их немного подробнее.