Сергей Трубецкой - Учение о Логосе в его истории

– 158 –

или скрещиваются, и наш философ предоставляет «сведущим» решить психологические вопросы о подразделении этих способностей или их локализации. Для него важна только практическая расценка способностей, их деление по их достоинству: здесь сомнений быть не может – одни из этих способностей разумны, словесны, а другие неразумны и бессловесны, хотя могут и должны быть орудиями, органами разума как его потенции.

Но если специальные вопросы психологии отступают на второй план для нашего мыслителя, то и самое основное воззрение его на природу нашей души не отличается должною определенностью. Благодаря смешению различных философских понятий, в особенности же стоического представления о пневме с еврейским представлением о духе (руах), Филон нередко возбуждает наше недоумение по вопросу о том, каким образом понимает он самое существо духа. Он сам указывает, что вопрос о природе души есть предмет бесконечных споров между «софистами»: подобно тому как глаз видит все прочее и не видит себя самого, так и наш разум мыслит все прочее и не постигает себя самого; пусть он скажет, чту он такое и каков он есть, пневма, или кровь, или огонь, или воздух, или иное что; или пусть он ответит, тело ли он или же нечто бестелесное [218] Leg. alleg. 1, 29 (I, 85 CW.); срв. De somn. I, 6 и De mut. nom. 2. . В других местах Филон выражает подобные же сомнения. Иногда кажется, что для Него несомненно только одно – бесплотность нашей разумной души, ее духовность. Но самое понятие духа, или пневмы, находимое нами у Филона, представляется двусмысленным: в целом ряде мест он говорит об эфирной природе этой пневмы, – даже там, где душа является ему «отщеплением», частью или излучением самого божественного естества [219] Op. mundi, 51. . Правда, в некоторых случаях «эфирность» служит ему как бы синонимом чего‑то невесомого, бесплотного; но это только увеличивает сбивчивость других мест, где под эфиром разумеется как бы особая небесная материя или стихия [220] «Эфирная мудрость», De prof. 25, науки, как «эфирная» пища; с другой стороны, см., напр., De plant. 5, De gig. 2 (воздушная и огненная природа душ). .

– 159 –

Но, несмотря на эту очевидную сбивчивость представлений о естестве нашего духа, мы находим у Филона довольно своеобразный психологический дуализм, в котором он соединяет греческие и еврейские представления. Он ссылается на библейские тексты, в которых дух (дыхание жизни) отличается от души живой, чтоб оправдать свое деление души на высшую и низшую часть, заимствованное из греческой философии. Писание учит нас, что кровь есть душа тела (или что в крови душа тела), и это положение находит себе подтверждение во мнениях некоторых греческих философов, физиологов и медиков, которые думали, что главная функция артерии состоит в распространении живой пневмы по нашему телу [221] Ср. Siebeck, Gesch. d. Psychologie, II, 139. Ср. De op. m. 22 и Quaest. in gen. II, 59. . Но кровь есть субстанция (οὐσία) или, точнее, субстрат только низшей, животной и чувственной части нашей души, общей нам с бессловесными; сущность же разумной души есть дух, или эфирная пневма, – «не движущийся воздух, а оттиск или отпечаток божественной силы, которую Моисей именует собственным именем Образа, указывая, что Бог есть первообраз разумной словесной природы, а человек (в своем разуме или лучшей, господствующей части духа) – подражание и подобие» [222] Quod det. pot. insid. 23 (I, 277 CW.). . Этот Образ, по подобию которого создана наша разумная душа, эта печать (σφραγίς), запечатлевающаяся в ней, есть, как мы уже знаем, самый божественный Логос.

В этом, как нам кажется, и состоит объяснение мысли Филона. Большинство из его критиков указывают на сбивчивость его представлений, колеблющихся между телесностью и бесплотностью духа [223] Zeller III, 2. ; другие стремятся доказать, что он склонялся в пользу первого или второго взгляда [224] По Гфрёреру и Сулье, Филон признает душу телесной, по Дрюмонду (I, 333 сл.), наоборот, бесплотной. , что нисколько не освобождало бы его от противоречий. На самом деле следует обратить внимание на два обстоятельства: во–первых, на то, что сам Филон всегда различает между высшей и низшей душою, а во–вторых, что подобие, или отпечаток, следует отличать от самой печати, которая дает ему свою форму или начертание. Таким

– 160 –

путем, может быть, разрешается вопрос о том, признавал ли Филон человеческую душу созданием (δημιούργημα ϑεοειδές) или же чистой эманациейБожества [225] Quod det. pot. ins. 23 (I, 277, 14 CW.) и Op. mundi 51. . Разумная душа образована из тончайшей эфирной пневмы, из которой состоят и другие божественные существа, и эта пневма является здесь сущностью души [226] Quod deus immut. 10. ; но, с другой стороны, в отличие от тех, кто относит душу к эфиру, «великий Моисей не уподобил вид ее никакой твари, но определил ее как подлинную монету божественного и невидимого духа, ознаменованную и запечатленную печатью Бога, начертание которой есть вечное Слово» [227] De plant. 5. Срв. De anim. sacr. idon. 3 и Leg. alleg. III, 31 (I, 134 CW.); Spec. leg. III, 37; De exsecr. 8. . Для Филона естественным образом на первом месте стоит это начертание , этот божественный образ, который живет в нашей душе, оплодотворяет ее, соделывает ее разумной. Этот образ, разумеется, вполне бесплотен и есть «отпечаток, или отщепление, или отблеск» божественной природы (opif. m. 51): он есть в прямом смысле эманация Божества, поскольку он тожествен с Логосом – «печатью». Но это еще нисколько не исключает мысли о том, что подобное «начертание» или образ имеет особый субстрат, составленный из пневмы. Поскольку душа наша имеет свое происхождение в самом «источнике словесного естества», она может рассматриваться как его эманация; но она не есть частица, материально отделенная от божества. Божественное не может дробиться или разрываться на части; Оно лишь распространяется, Оно сообщается динамически. На самом деле Логос, или «образ» Божий, играет здесь роль формы; поэтому он не изменяется, подобно тому как не изменяется печать, оставляя оттиски в воске; он не изменяется и не оскудевает в своем источнике, сообщаясь разумным душам, как не оскудевает знание, которое им сообщается, или как не оскудевает огонь, сколько бы факелов он собою ни зажег, – чрезвычайно важное представление, получившее большое распространение и развитие в последующем богословии [228] Quod. det. pot. insid. sol. 24 (1, 278, 28 CW.). Срв. De gig. 6 (II, 46. 21 сл. CW.) и Оригена Contra Cels. VI, 70, Homilia in Numeros VI, 2, срв. блаж. Августина Quaest. I, IV, 55. .

– 161 –

По замечанию одного из критиков Филона, он не различает между понятием о подобии души нашей Логосу и понятием об эманации или происхождении из него, точно так же как, например, платоники не различали между уподоблением идеям и приобщением к ним [229] Drummond, I, 329. . Но в действительности это и есть одно и то же, поскольку образ сказывается в чертах своего подобия, запечатлевает их собою. Филон нигде не отожествляет Логос со всею душою человека и даже не признает его первообразом всего человека: он есть лишь первообраз нашего разума, который есть как бы душа души, зеница ее ока, бог нашего тела [230] Quis rer. div. haer. II; De conf. ling. 14; De op. m. 23. и его неразумной природы. В этом нашем разуме мы уподобляемся Богу и усыновляемся Ему: в известном смысле можно сказать, что все разумные души суть сыны Логоса, так как они происходят от него [231] Op. m. 51; Conf. ling. 28; Do exsecr. 8. .