Эдмунд Гуссерль - Картезианские размышления

Вместо «Jе пе puis… agir…» [30] Ich kann in keine andere Welt hineinleben..: «Я не могу жить… и действовать… в каком-либо другом мире…» и т. д. я также предложил бы следующее: «Я не могу действовать и выносить суждения ни в каком другом мире, за исключением того, смысл и значимость (бытие?) которого я постигаю при осуществлении своих cogitationes».

ad: «Pur consequent…» [31] So geht..: «Таким образом… предшествует…» и т. д. Строго говоря, на основании прежде сказанного можно утверждать лишь следующее: «Вследствие этого схватываемое мной естественное существование мира — мира, о котором я только и могу вести речь, — фактически предполагает существование чистого ego и его cogitationes как само по себе предшествующее существование». В несколько иной форме можно было бы также сказать: «Схватывание естественного существования мира предполагает…» и т. д. — Но для того, чтобы можно было утверждать то, что стоит в тексте, потребовалось бы сначала ясно показать, что понятия «естественное существование мира» и «схватываемое мной естественное существование мира» строго эквивалентны, а это вовсе не само собой разумеется. Ведь не подлежит никакому сомнению, что их значения различны. К тому же было бы очень трудно показать их эквивалентность на этом этапе размышлений. Приведенное в тексте замечание «du monde dont je puis parier» , [32] …von der ich je rede und reden kann..: «…о котором я только и веду и могу вести речь…» во-первых, не совсем ясно; во-вторых, еще ведь не решено, о каком мире я могу высказывать правомерные утверждения; наконец, в-третьих, это замечание недостаточно. Ибо и в отношении мира, о котором мне разрешено говорить, «существование» и «схватываемое мной существование» еще не тождественны, и переход от «схватываемого мной существования» к «существованию» как таковому, представляет собой обобщение, правомерность которого еще только предстоит показать.

Нужно еще раз подчеркнуть: если бы и могла обнаружиться правомерность содержащихся в тексте утверждений, это не может произойти и недопустимо на данном этапе размышлений, где мы еще только ищем и прокладываем пути к трансцендентальной точке зрения, и где мы не имеем права предвосхищать возможный конечный результат трансцендентального рассмотрения. В любом случае, это было бы «не-картезианским» шагом, шагом, который, правда, сделал сам Декарт, но которого как раз хочет избежать Э. Гуссерль, поскольку в нем содержится некое метафизическое суждение, сходное с категорическим тезисом относительно того, что само по себе не является элементом трансцендентальной субъективности.

Если бы мне было позволено что-либо предложить, я попросту вычеркнул бы последний абзац восьмого параграфа.

«Cette transcendance appartient аиsens specifique de l'etre du monde». [33] Zum eigenen Sinn der Welt gehört diese Transzendenz..: «K собственному смыслу мира принадлежит эта трансцендентность…» В тексте Картезианских размышлений: « Zum eigenen Sinn alles Weltlichen». «К собственному смыслу всего, что относится к миру…»

Это утверждение каждому, кто размышлял о способе данности предметов «внешнего» мира, поначалу кажется вполне убедительным и, к тому же, будто бы не влечет за собой никаких дальнейших выводов. Новичку в феноменологии будет, конечно, трудно усмотреть его справедливость. В действительности оно скрывает в себе весьма существенные положения, поскольку исходя из него можно заключить, будто «все, что не отмечено этой трансцендентностью, не есть объект мира», благодаря чему мы впоследствии решаем, что миру не принадлежит чистая субъективность (конституирующее не-трансцендентное сознание). Такое утверждение, несомненно, соответствует тому, что имеет в виду Э. Гуссерль. Однако можно ли в самом деле постичь его с аподиктической очевидностью? Прежде всего мы должны полностью согласиться с разделением всего того, что конституируется в многообразиях переживаний, и чистой субъективности (разумеется, только в форме чистого конституирующего сознания). Справедливо, далее, что многое из того, что конституировано, принадлежит миру. Но позволительно ли после этого говорить, что «миру принадлежит» только то, что конституировано? Исходя из разделения, которое проводится прежде всего по чисто методологическим — и притом подлинно картезианским — причинам, поскольку то, что осуществляет конституцию, дано в аподиктической очевидности как существующее, тогда как о том, что конституируется, этого сказать нельзя, мы приходим здесь к метафизическому утверждению, совпадающему с установлением экзистенциального различия между конституирующей субъективностью и миром. Это может оказаться правильным, однако читатель — в том числе и не полный новичок в феноменологии — был бы рад, если бы получил неоспоримые основания для такого суждения. Но такие основания можно обрести лишь в качестве довольно отдаленного результата трансцендентального рассмотрения, а не на стадии введения в такой способ рассмотрения. Кроме того, возможность трансцендентального рассмотрения не должна опираться на тот результат, который предполагает саму эту возможность. Посредством простого, так сказать, наивного углубления в смысл «принадлежащего миру» как такового приведенное в тексте утверждение как раз не может быть понято. Поэтому основания придется черпать только из конститутивного рассмотрения.

Напротив, заключительная часть рассматриваемого предложения (со слов «encore quenousпе puissions…» [34] …obschon es..: «хотя они…» до его конца), вне всякого сомнения, совершенно неоспорима. При этом мне кажется, что для целей размышления I было бы вполне достаточно оставить одну лишь эту заключительную часть. Я придал бы ей еще более острую, более убедительную формулировку. Общим методическим принципом следовало бы сделать следующее: из содержания переживаний опыта (в более широком смысле — в той мере, в какой эти переживания являются «разумными») и только из этого содержания возможно и допустимо черпать всякое знание и всякое утверждение как относительно самих переживаний, так и относительно всего того, что представляется сущим и само не является переживанием, в случае если оно вообще существует. Тогда — при одновременном разделении Я как человека и «Я как чистого субъекта» — было бы легко ввести трансцендентальное Я как трансцендентальное, не прибегая к утверждениям, которые на данном этапе не могут не произвести впечатления «метафизических».

Откладывание на более позднее время «второй фазы» исследования, в которой должна быть осуществлена критика трансцендентального опыта, конечно, имеет свое методологическое оправдание: сначала выявление смысла данностей того или иного региона опыта, и лишь затем исследование самих относящихся к этому опыту операций и, вместе с тем, критика правомерности смысла тех данностей, которые вначале были выявлены «наивно». Однако — и здесь, по моему мнению, необходимо скорректировать ход размышлений параграфа 13 — если такой путь исследования необходим, то следует с необходимостью подчеркнуть и «предварительный характер» полученных в ходе трансцендентального опыта результатов, т. е. подчеркнуть, что в отношении итоговой оценки правомерности выявленных таким образом смыслов данности ничто не решается предварительно. На это следовало бы каким-то образом указать в тексте параграфа. Во-вторых, необходимо ведь, чтобы эта итоговая оценка действительно имела место в критике трансцендентального опыта, чего, однако, на самом деле, не происходит в рамках «Meditations Cartestennes». Мне кажется, в этом отношении размышления необходимо дополнить. В-третьих, было бы столь же необходимо обдумать, можно ли довести до конца такую критику и избежать при этом регресса в дурную бесконечность (что я, к примеру, попытался показать в моей работе Об опасности ошибки Petitio Principii). Наконец, тот читатель «Размышлений», которого нельзя отнести к феноменологам, будет неприятно удивлен тем, что «критика» откладывается; ибо чего читатель ожидал? Он ожидал, что почва, которую получают размышления после осуществления первой редукции, характеризуется аподиктической очевидностью и что на этой почве можно находиться лишь в том случае, если соблюдено это условие. Ибо в этом состоит одна из главных целей, к которым стремится правильно понятое и радикальным образом доведенное до конца картезианское начинание. Между тем теперь, после того как проведена первая редукция и обретено поле чистого сознания, читатель узнает, что, во-первых, и на этой почве существуют возможности для возникновения сомнения (ср.: § 12), а, во-вторых, что эти возможности не исследуются ни сейчас, ни в объеме всей книги (как выясняется в дальнейшем). Таким образом, читатель не знает, удовлетворяет ли уже почва трансцендентального опыта — или почва трансцендентально очищенных, но конституированных переживаний сознания — тем условиям, которые в первом размышлении были объявлены необходимыми для подлинно картезианского или, лучше сказать, для подлинно философского начинания.