Владислав Бугера - Сущность человека

Классовая борьба не могла не происходить в России 1990-2000-х годов. Не столь уж редким явлением были дикие стачки, охватывающие обыкновенно только рабочих одного цеха, быстро гаснущие после достижения какого-то компромисса и очень часто неизвестные даже рабочим других цехов того же завода. Гораздо реже, но все-таки регулярно случались перекрытия улиц и железных дорог, блокирования зданий администрации, захвата начальников в заложники. Были даже единичные акты стихийного фабричного террора, т. е. убийства рабочими особо алчных до пролетарского пота буржуев.

Однако потрясающим символом состояния рабочего класса в современной России может служить рабочий — испытатель танков на танковом заводе в Нижнем Тагиле. Не получая, как и его товарищи по работе, долгие месяцы зарплату, он, придя однажды на завод, сел в танк и выехал на нем в город . «Мощная боевая махина с ревом двигалась по улицам, причем водитель, как говорят очевидцы, соблюдал все правила уличного движения, останавливался перед светофорами, делал правильные повороты. Когда испытатель вернулся со своим танком на завод, он не мог толком объяснить, что с ним случилось, и чего он надеялся достичь своим „танковым прорывом“. Ничего определенного не сказали журналисту и другие рабочие. Только поглядывали на 400 готовых танков, заполнивших пространство между цехами… » [141, т. 2, с. 319].

Они чувствовали, что жить невыносимо, и знали, что ими создана и может быть ими использована огромная сила. Но как пустить ее в дело, и можно ли с ее помощью изменить мир, они не знали…

По относительному количеству стачек Россия 1991–1999 гг. лишь чуть-чуть превосходила Россию 1908–1910 гг. [см. 268, с. 4–5], т. е. периода самой глухой реакции, наступившей после поражения революции 1905 г. И это не было случайностью, т. к. все, что происходило в России в 1990-2000-е годы, представляло собой пик реакции, самую дальнюю точку отката назад, последовавшего после поражения пролетариата в Октябрьской революции, — иначе говоря, означало реставрацию, аналогичную реставрации Бурбонов в 1815–1830 гг. [об этом пишет, например, Кагарлицкий. См. 250]. Разница заключалась лишь в том, что реставрация Бурбонов пришлась на эпоху, когда капитализм в целом имел прогрессивный характер, поэтому политическая реакция во Франции 1815–1830 гг. соединялась с экономическим и даже культурным подъемом. В настоящее же время весь мировой капитализм является реакционным и упадочным общественным строем, поэтому современная Россия демонстрирует единство политической реакции, экономической деградации и духовного маразма…

Забастовочное движение в России, бывшее на подъеме в 1989–1991 гг., резко падает в 1993–1994 гг., разгромленное экономическим кризисом и «рыночными реформами». Затем оно идет по нарастающей в 1995–1997 гг., а с 1998 г. количество и масштаб стачек вновь идут вниз. Однако в 1998 и отчасти даже еще в 1999 гг. ослабление рабочей борьбы по ее количеству сопровождается радикализацией ее качества. В 1998 г. происходит знаменитая «рельсовая война», в 1998–1999 гг. — захваты предприятий в Выборге и Ясногорске, поэтому 1998–1999 гг. можно считать вершинным периодом пролетарского сопротивления в России после 1991 г. Затем следует глубокий спад, вплоть до того, что в 2001 г. численность забастовок в промышленности сокращается до… 4! [См.: 233, с. 271. Статистику динамики стачек в России см.: 268, с. 59].

Однако для понимания того, как на самом деле происходила пролетарская борьба, одной статистики стачек явно недостаточно. Прежде всего следует отметить, что, как пишут Гордон и Клопов, на долю шахтеров и учителей «в 90-е годы приходилось 2/3 — ¾ всех бастующих… Но в остальных категориях подавляющее большинство трудящихся до сих пор ни разу не было вовлечено ни в одну стачку и даже не знает людей, у которых есть личный забастовочный опыт» [141, т. 1, с. 223].

Что еще важнее, большая часть забастовок принадлежала к числу директорских и профсоюзных «забастовок».

Такой феномен, как «директорская забастовка» , т. е. забастовка, организованная при содействии или даже при активном участии администрации предприятия, был возможен в переходных условиях первой половины 1990-х годов, когда директора еще не успели стать полными верховными собственниками управляемых ими предприятий и с помощью забастовок выбивали из властей льготы и кредиты. Как пишет Кагарлицкий, «порой доходило до курьезов. Так, в Иваново директор АО „Шуйские узоры“ В. Тихонов, член КПРФ, самолично возглавил забастовочный комитет, требовавший от дирекции повышения заработной платы » [250, с. 235]. По мере того, как продукт разложения неоазиатской общественно-экономической формации — обыкновенный государственно-монополистический капитализм окончательно оформлялся, «директорская забастовка» постепенно отмирала.

В противоположность ей, «профсоюзная забастовка» еще долго (вплоть до новых пролетарских восстаний) будет выполнять свою функцию в буржуазном обществе — функцию дырки в котле, через которую выпускается пар пролетарской ненависти. Это признают порой и буржуазные авторы. По словам Гордона и Клопова, « наши забастовки в большинстве случаев — не проявление социальной стихии, но гораздо чаще — средство ее организации и цивилизации » [141, т. 1, с. 225].

Акции профсоюзного псевдопротеста в большинстве случаев сводятся к символическим одночасовым забастовкам и к проведению митингов и пикетов, где произносятся не подкрепленные делами речи, после чего трудящиеся, разрядив скопившуюся классовую ненависть на подобном мероприятии, расходятся по домам и возвращаются к привычному каторжному труду и привычной нищенской жизни. Вот что говорит другой буржуазный «социолог рабочего движения», А. М. Кацва, о подобной «акции протеста» осенью 1998 г., после рельсовой войны и дефолта, когда в воздухе чуть-чуть, но запахло освежительной грозой:

«В октябре 1998 г. число городов и населенных пунктов РФ, где проходили массовые выступления трудящихся, выросло по сравнению с апрелем того же года почти в 1,5 раз, а число участников этих акций увеличилось больше чем в 3 раза.

И только благодаря решительным действиям руководителей исполнительной власти в центре и на местах, представителей ФНПР и правоохранительных органов (это „и“, ставящее в один ряд профбоссов с полицией, бесподобно! — В. Б.), работе антикризисных штабов и соответствующих групп удалось снизить социальную напряженность в регионах, предостеречь массы от разрушительных действий, ввести акции протеста в цивилизованное русло » [268, с. 86–87].

ФНПРовские боссы, вместе с начальниками и полицейскими «предостерегающие массы от разрушительных действий» и «вводящие акции протеста в цивилизованное русло» — где может быть лучшее доказательство, что подобные «цивилизованные акции протеста» являются не формой пролетарской борьбы, но, напротив, средством удержания пролетариата от борьбы!