Владислав Бугера - Сущность человека

То, что безумцы делают прогрессивное дело и руководствуются более разумными понятиями, чем более психически здоровые, но тупые филистеры (а именно так обстоит дело и с гениальными безумцами среди мыслителей и художников, и с психопатами и безумцами среди революционеров), никак не умаляет прогрессивность их дела и разумность их понятий. Однако возникает вопрос: почему в классовом обществе среди великих философов, ученых и художников, среди революционеров и среди крайних реакционеров все-таки больший процент психически неуравновешенных людей, чем среди людей менее творческих ?

Ключом к ответу на этот вопрос является тот факт, что классовое общество подталкивает человека к творчеству не иначе, как тем, что заставляет его страдать от непримиримых противоречий между людьми и от их отпечатков в психике каждого человека — от его противоречий с самим собой. Чем меньше страданий причиняет классовое общество своему члену, тем меньше у него стимулов для творческой деятельности. В отличие от отношений коллективного управления, постоянно побуждающих членов группы к совместному творчеству и в управлении экономической деятельностью, и в создании произведений искусства (фольклорное творчество, бывшее единственной формой искусства в первобытных племенах и сохраняющееся в классовом обществе ровно в той мере, в какой в этом обществе сохраняются остатки коллективных отношений) именно тогда, когда они спокойны, уверены друг в друге и довольны друг другом и самими собой, — отношения индивидуального и авторитарного управления, сводящие взаимодействия людей к борьбе за власть и богатство и закладывающие в психику каждого человека непримиримо противоречащие друг другу влечения, превращают творчество в нечто такое, что человек осуществляет вопреки другим людям и самому себе. Если член классового общества вполне доволен самим собой, своим обществом, своим местом в этом обществе и не идет на риск потерять это место — значит, он закрепился где-то на подчиненном месте в этом обществе, его жизнь состоит в повторении некоего набора стереотипных операций (санкционированных либо заданых свыше), и никакой импровизации — а значит, и творчества — в ней нет. Всякая импровизация, всякое творчество связано в классовом обществе с риском получить по затылку от других людей — и потому в классовом обществе люди занимаются творчеством только тогда, когда им чего-то остро не хватает, когда они ощущают некий дискомфорт. Если огромные массы членов классового общества вовлекаются в интенсивный и длительный процесс творчества (например, социального — делают революции), то это означает, что им стало очень плохо и что это общество стало очень нестабильно. Обычно же в классовом обществе лишь меньшинство его членов занимается регулярной, охватывающей всю жизнь человека творческой деятельностью, причем большинство этого меньшинства (движимое жаждой власти или богатство) ограничивается творческими импровизациями в сфере конкурентной борьбы с другими людьми и властвования над ними в рамках сложившейся общественной системы, господствующей религии, господствующих философских и научных представлений, господствующих стереотипов в искусстве . Лишь немногие люди становятся в условиях стабильного классового общества новаторами в философии, науке или искусстве, революционерами или, напротив, крайними реакционерами; и кто же эти немногие? — Те, кто чувствует себя очень плохо даже тогда, когда остальные члены общества отчуждения чувствуют себя более-менее сносно; те, чьи психологические противоречия острее, чем у окружающего их большинства; те, кто находит удовлетворение и примирение с самими собой в делах, заниматься которыми большинству просто неинтересно — в научных и философских открытиях, в художественных новациях, в революционной или реставраторской борьбе; одним словом, невротики, психопаты и шизофреники… Между прочим, тем самым классовое общество само порождает из себя свое отрицание : постоянно воспроизводя огромное количество психически неуравновешенных людей, оно тем самым постоянно воспроизводит какое-то количество революционеров, время от времени более или менее сильно потрясающих его основы.

Разумеется, далеко не всякий психически неуравновешенный человек становится первооткрывателем, революционером или, напротив, фашистом — но лишь тот, у кого находится достаточно воли, чтобы держать себя в руках и не впадать в полное безумие. Творческие люди в обществе отчуждения располагаются, в своем подавляющем большинстве, между двумя полюсами — полным психическим здоровьем и полным безумием; и, разумеется, тот, кто достиг второго из этих полюсов, становится неспособен к творчеству. Важно при этом отметить, что платой за честь быть творцом в классовом обществе является постоянный риск впасть в безумие — и чем более творческой является индивидуальная личность, этот продукт классового общества, тем ближе она к краю этой пропасти. В отличие от творчества коллективной личности бесклассового общества, творчество индивидуальной личности всегда трагично — и чем более творческой является данная личность, тем трагичнее ее бытие. Даже когда жизнь творца по-видимому спокойна и бедна внешними событиями, он все равно пропускает через себя все противоречия и страдания нашего несчастного, самому себе враждебного отчужденного мира.

(15) Между прочим, именно на примере наркотической зависимости (одной из разновидностей которой является алкоголизм) легко показать, что интересы, установки и цели человека определяются той системой отношений собственности и управления, в которую он оказывается вброшен с момента своего рождения. Для того, чтобы сделать это, вновь обратимся к уже многократно использованному нами выше и столь хорошо оправдавшему себя приему: сравним людей классового общества с первобытными людьми.

Первобытные люди знали и употребляли наркотики (по большей части в ритуальных целях, но иногда — как, например, в случае с индейцами Анд, издревле жевавшими листья коки — и просто как нейростимуляторы), но наркомании как массового явления у них не бывало никогда: ни у одного более-менее первобытного племени, найденного людьми классового общества, последние не обнаружили такого явления. Только переставая быть первобытными и становясь цивилизованными, люди впервые знакомились с массовой наркоманией — либо развивая ее сами, либо получая ее, среди прочих достижений цивилизации, от колонизаторов. Почему это было так? — Ключ к разгадке мы опять-таки находим в том, что в каждом первобытном племени преобладали отношения коллективного управления, а в цивилизованном обществе — отношения индивидуального и авторитарного управления. Первобытный человек, интересы которого были тождественны интересам его соплеменников (не просто одинаковы, но едины с ними), испытывал такое мощнейшее чувство ответственности перед ними, которое многократно превосходит чувство ответственности самого преданного подчиненного перед своим начальником, самого любящего сына или дочери перед своими родителями в классовом обществе — и потому он никак не мог отнять себя у сотоварищей, уйдя от них в наркотический дурман . Да и потребность в таком уходе у него никак не могла возникнуть: существование среди равных себе сотоварищей, интересы и воля которых едины с твоими и со стороны которых тебе не угрожает никакое подчинение и унижение , было настолько психологически комфортным, что создавать себе сладкий иллюзорный мир, позволяющий хоть на время забыть о реальном абсурдном и унизительном бытии, никому просто не было нужно. Поэтому, несмотря на то, что первобытные люди могли нередко принимать наркотики для того, чтобы пообщаться с духами, в промежутках между сеансами общения с потусторонними силами (проводимыми обычно ради какой-нибудь хозяйственной необходимости — например, чтобы поинтересоваться у духов, будет ли завтрашняя охота удачной) у первобытного человека не возникало потребности в приеме наркотиков. Не возникают у первобытных людей, регулярно принимающих наркотики в ритуальных целях, и те специфические нарушения психики, которые характерны для наркоманов.