Владислав Бугера - Сущность человека

Откуда же, в конечном счете, выросла эта особая надрывность русской психики? — Да из того факта, что российские товары могут быть проданы на мировом рынке лишь по очень дешевой цене — а потому их производство может быть рентабельным лишь в том случае, если выжать из российского эксплуатируемого работника всю кровь и весь пот без остатка, унизив и подавив его до последней крайности (не пытаясь при этом как-то уменьшить эксплуатацию и унижение тех работников, что принадлежат к господствующей русской нации). Этот факт имеет место уже около пятисот лет, и среди породивших его причин основными являются две. Первая из них заключается в той конфигурации мировых торговых путей, которая сложилась после открытия Колумбом Америки и на основе которой сформировался мировой рынок (это очень хорошо показал Борис Кагарлицкий в книге «Периферийная империя: Россия и миросистема»; много фактического материала, подтверждающего этот вывод, можно также почерпнуть, читая трехтомный труд Фернана Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм ХV-ХVIII вв.»). Второй же причиной являются природные условия на большей части той территории, на которой раскинулась Российская империя. Эти условия очень сильно уменьшают рентабельность производства продукции всяческого рода:

«Пожалуй, ни одна книга по экономическим проблемам в 90-е годы не была столь популярной, как книга А. П. Паршева „Почему Россия не Америка“, — отмечал известный экономист Г. Ханин в рецензии на эту работу.

Основное достоинство книги Паршева — демифологизация общественного сознания, разоблачение популярных, но не имеющих отношения к российской реальности мифов. Паршев убедительно показал, что при прочих равных условиях обрабатывающая промышленность России неконкурентоспособна из-за высоких издержек производства, связанных с природными и, следовательно, неустранимыми условиями: климатом и расстояниями (основная часть территории слишком удалена от судоходных морей, т. е. от возможностей использования наиболее дешевого морского транспорта). Поэтому популярное в России сравнение с США некорректно: эти страны слишком отличаются по своим природным условиям.

Некорректно даже прямое сопоставление России с так называемыми „северными странами“ — Канадой, Норвегией, Швецией и др. Практически вся территория России расположена севернее изотермы января -8 градусов Цельсия. Но юго-запад Финляндии и Швеции, запад и юго-запад Норвегии, где обитает подавляющая часть населения этих стран, расположены южнее изотермы -8ºС. Подавляющая часть населения Канады проживает в узкой территориальной полосе, примыкающей к США, особенно у берегов Атлантического и Тихого океанов. „Мы построили свое государство там, где больше никто не живет“, — заключает Паршев» [26, с. 109–110].

Обе эти причины — неудачное положение России по отношению к основным мировым торговым путям и прескверные природные условия на ее территории — обусловили исключительно неудачное положение России в системе международного разделения труда , которое вот уже полтысячелетия подряд и определяет трагическую специфику «русского пути развития», драматизм которой сводится к исключительно беспощадным эксплуатации и унижению эксплуатируемых работников со стороны их же соотечественников — хозяев и начальников, одновременно старающихся продавать отечественную продукцию (по преимуществу сырье) на мировом рынке не слишком дорого и при этом получать как можно больше прибыли. О том, что именно этим обусловливается вся «уникальность» России , хорошо сказал Кагарлицкий (эти слова вынесены издательством «Ультра. Культура» на обложку книги «Периферийная империя: Россия и миросистема»):

«„Уникальность“ России действительно можно подтвердить ссылкой на множество фактов. Это страна, где, по выражению Петра Великого, „небывалое бывает“. Но „уникальность“ России объясняется не „загадочной славянской душой“ и не отставанием от „передового Запада“, а специфическим положением, которое наша страна занимала в мировой экономической системе».

Такое положение России — которое не исчезнет до тех пор, пока существует классовое общество — и обусловливает не только трагизм судьбы России в целом, но и, в частности, трагический характер психологии русского человека, выражающийся, среди прочего, в трагическом характере русского пьянства.

(17) Как разительно отличается все это от положения с распространением социалистической прессы во времена «перестройки», когда казалось, что не только многочисленные пробуржуазные элементы общества, но и рабочий класс начинает пробуждаться к социальной активности. Тогда, в 1990-91 гг., при полном параличе идейного противника, — парторганизации КПСС, Дубровский в производственных помещениях устраивал развалы леворадикальной прессы, с указателями цен, с банкой для денег, и рабочие разбирали газеты, оставляя за них свои трудовые копейки! А изрядно растерянные боссы даже не осмеливались мешать таким акциям социалистической пропаганды на предприятиях!..

(18) На самом деле, не имеет никакого смысла говорить о возможности социалистической революции в тех или иных отдельно взятых странах. Социалистическая революция — то есть такое победоносное восстание пролетариев, в результате которого они, задействовав новейшие компьютерные системы типа GRID для коллективного самоуправления многомиллионных масс, таки начнут переход к бесклассовому обществу — может быть только всемирной ; и эта всемирная социалистическая революция, скорее всего, начнется в периферийных странах зависимого среднеразвитого капитализма — то есть, используя терминологию другого учителя Г. А. Завалько, И. Валлерстайна, в странах полупериферии, в слабых империалистических странах, — и лишь затем перекинется на главные империалистические центры. И если в осколках бывшего СССР пролетариат все-таки стал слишком разобщенным и слабым для того, чтобы начать революцию (впрочем, в наступившем столетии это еще будет проверено на практике, а сейчас окончательные суждения по этому вопросу выносить пока рановато), то пролетариат Китая, Ирана, Аргентины, Бразилии и многих других подобных регионов выглядит гораздо более перспективным в данном отношении. — В. Б.

(19) Именно из такого молчаливого предположения исходил Эрих Фромм, доказывая в своей книге «Революция надежды» «невозможность насильственной революции в классическом смысле этого слова» в том мире, который сложился после Второй мировой войны [700, с. 219–223]. Но все дело в том, что скоро мы будем жить в совсем не таком мире, каков он сейчас — но, скорее, в таком, каким он был в 1916-18 гг. (и даже еще страшнее, потому что в этом мире будут во множестве взрываться не только снаряды, но и вакуумные бомбы, и не только нефтяные вышки, но и атомные электростанции).