Владислав Бугера - Сущность человека

(55) Дважды.

(56) Синоним слова «кол».

(57) Бедняке.

(58) Сорочку, рубаху.

(59) Сторону.

(60) Маттеаш — венгерский король Матвей Корвин (1458–1490).

(61) Из поляков.

(62) Вышеград — резиденция венгерских королей недалеко от Будапешта, на правом берегу Дуная, где находился королевский замок.

(63) Пещь и Будин — Пешт и Буда, две части города Будапешта, расположенные на противоположных берегах Дуная.

(64) Бирев — господарь, судебный пристав, староста.

(65) И правда, кто поручится, что солдаты Дракулы действительно приняли своего полководца за турка, а не придумали эту версию для следователей?

(66) Стефан Великий — молдавский князь. Влад, или Влад Монах — валашский князь с 1481 г., сын Влада Цепеша (Дракулы).

(67) Сравнив реальную биографию Влада Цепеша со сказками Брэма Стокера, мы можем видеть, насколько последний одновременно обеднил и приукрасил образ Дракулы. Современный киношный вампир выглядит, с одной стороны, гораздо более привлекательным, а с другой стороны, гораздо более плоским, картонным, чем реальный Дракула — достаточно сложная, многосторонняя (впрочем, не более сложная и многосторонняя, чем многие другие), но при этом омерзительная со всех своих сторон (и совсем не похожая на романтического литературного злодея, которому авторы придают демоническое очарование и шарм порока) личность.

Кстати говоря, в XVI в. враждебные Ивану Грозному бояре использовали повесть о Дракуле как памфлет против царя. Памфлет попадал точно в цель: Иван Грозный был точной копией Дракулы — такой же любящий закон и порядок садист и трус [см. 92, с. 326–330, 334–335, 343–349, 352–353, 392–394]. Проявления собственно некрофилии у Ивана Васильевича были не столь демонстративны, как у Влада Цепеша, любившего нюхать запах разлагающихся трупов во время трапезы — однако гипотеза о том, что русский царь тоже был некрофилом (может быть, в несколько меньшей степени, чем прославленный валашский господарь), заслуживает тщательной проверки (при этой проверке следует, в частности, учесть, что Иван Грозный заставлял своих опричников привязывать к седлам отрубленные собачьи головы: можно себе представить, как воняло опричное воинство — и как этот запах радовал сердца людей, подобных Дракуле, любившему трапезовать среди разлагающихся трупов). А вот по проявлениям своих гомосексуальных наклонностей Иван Грозный очевидно превзошел Влада Дракулу: если последний ограничивался (по крайней мере, насколько нам известно) сравнением посаженных им на кол мужиков с женщинами, то царь-батюшка Иван Васильевич был самым настоящим бисексуалом. Об одном из его любовников А. К. Толстой писал так:

«И тут же, гордяся своею красой,

С девичьей улыбкой, с змеиной душой,

Любимец звонит Иоаннов,

Отверженный богом Басманов» [644, с. 185].

(68) И не только Маркузе: к сожалению, от идей о биологической обусловленности основных свойств человека и об извечности индивидуальной личности не вполне освободился даже Фромм (вообще-то очень много сделавший для такого освобождения), не говоря уже о Райхе.

(69) Джон Дьюи, критикуя статью Троцкого «Их мораль и наша» [см. 648], написал следующие примечательные слова:

«Ортодоксальный марксизм наряду с ортодоксальной религией и традиционным идеализмом разделяет веру в то, что человеческие цели вплетены в саму ткань и структуру бытия в соответствии с концепцией, унаследованной, вероятно, от Гегеля» [190, с. 249–250].

Тем самым Дьюи замечательно изложил содержание той аксиомы, в которую верят метафизики вроде него самого и многих, слишком многих прочих: человеческие цели не вплетены в ткань и структуру бытия, существуют как бы параллельно ей… На самом же деле человеческие цели ( как и весь человек целиком, без остатка ) несомненно вплетены в ткань и структуру бытия — и прежде всего социального бытия (а через него — и в ткань и структуру всякого прочего бытия).

(70) Верующие люди считают, что эту ткань ткет бог, принадлежащий к реальному миру как первопричина всех причин и следствий. Фаталисты могут быть как верующими, так и атеистами; если они верующие, то по их философии неизбежно получается, что бог более реален, чем сознание и воля реальных людей: бог реализуется , а людские сознание и воля по мере того, как они возникают и развиваются, выталкиваются из реальности .

(71) Начиная с этой ошибки, люди, пришедшие в конце концов к фатализму, делали следующий шаг в сторону от правильного понимания детерминизма людских поступков: они заключали, что раз не у всех людей желания и планы совпадают с результатами действий, то можно с уверенностью утверждать, что планы и желания вообще совпадают с результатами лишь случайно, что между ними не может быть каузальной связи. Из этого видно, как именно слабость перед стихиями природы и стихийность общественного развития способствуют популярности фатализма: чем чаще желания и планы людей не совпадают с результатами их действий и чем сильнее это несовпадение, тем труднее избежать иллюзии, что «человек предполагает, а бог (рок, судьба) располагает».

(72) При этом ход истории, складывающийся из действий огромных человеческих масс, гораздо легче прогнозировать, чем жизнь отдельного человека. Дело в том, что жизнь каждого человека существеннейшим образом зависит от других людей; поэтому для того, чтобы предсказать его судьбу, начиная с какого-то момента его жизни, надо подробно и внимательно исследовать не только его личную биографию, но и биографию общества, в котором он живет. А для того, чтобы прогнозировать будущую историю общества, достаточно изучить лишь предшествующую биографию его как целого, не заостряясь на биографиях составляющих его отдельных людей.

(73) То есть освобождение — это освобождение не только от внешних ограничителей, но и от своих собственных внутренних антагонизмов, непримиримых психологических противоречий . Для индивидуальной личности, как мы уже неоднократно отмечали выше, полное внутреннее освобождение достижимо лишь одним способом: через ее полное уничтожение посредством растворения в коллективе — в том едином субъекте, которым станет все человечество, когда перестанет делиться на начальников и подчиненных, на классы и этносы. Что же касается той частичной внутренней свободы, которой все-таки способна достигнуть индивидуальная личность, то она тем больше, чем больше индивид способен отождествить свои желания, стремления, волевые усилия и поступки с действием законов истории . Вытряхивая из себя привитые с детства убеждения и предпочтения, верования и предрассудки — и заполняя образовавшуюся внутреннюю пустоту не какой-нибудь убогой волей к потреблению вещей и унижению других личностей, но хорошо теоретически продуманной логикой истории ; превращая себя в гордое своей миссией орудие законов истории, Gladius Dei Historii super terram (меч бога истории над землей); превращая каждый свой поступок и даже все свои самые заветные желания в исполнение этой миссии — индивидуальная личность в той или иной мере перестает быть частичным человеком , ограниченным узкими рамками сиюминутной повседневности, мелких индивидуальных или групповых интересов и переживаний, и становится самой историей . (Например, Карлу Марксу и В. И. Ленину в огромной степени удалось стать историей XX века.)