Владислав Бугера - Сущность человека

Одним из тех немногих, кто не просто глубоко продумал, но глубоко пережил такое понимание личной свободы и последовательно руководствовался им вплоть до своего последнего вздоха, был великий революционер и философ Лев Давидович Троцкий. В своей статье «Их мораль и наша» он с лаконичной ясностью и предельной полнотой выразил сущность этой высшей внутренней свободы, какая только может быть доступна индивидуальной личности:

«На этих больших событиях „троцкисты“ учились по ритму истории, то есть диалектике борьбы классов. Они учились и, кажется, до некоторой степени научились подчинять этому объективному ритму свои субъективные планы и программы. Они научились не приходить в отчаяние от того, что законы истории не зависят от наших индивидуальных вкусов или не подчиняются нашим моральным критериям. Они научились свои индивидуальные вкусы подчинять законам истории. Они научились не страшиться самых могущественных врагов, если их могущество находится в противоречии с потребностями исторического развития. Они умеют плыть против течения в глубокой уверенности, что новый исторический поток могущественной силы вынесет их на тот берег. Не все доплывут, многие утонут. Но участвовать в этом движении с открытыми глазами и с напряженной волей — только это и может дать высшее моральное удовлетворение мыслящему существу!» [648, с. 242].

(74) Подлинное достоинство индивидуальной личности — не в том, чтобы, живя, не играть вообще никакой роли (мнение Шекспира о том, что весь мир — театр, а люди в нем — актеры, совершенно справедливо и будет оставаться таковым до тех пор, пока существуют индивидуальные личности; пытаться опровергнуть это мнение своей жизнью и вместе с тем оставаться индивидуальной личностью — столь же бесполезное занятие, как и пытаться поднять себя самого за волосы), а в том, чтобы выбрать достойную роль (достойную — значит, такую, прожив которую, вы превзойдете себя нынешнего) и наполнить ею свою жизнь без остатка, сделать эту роль своей подлинной жизнью. И хотя выбор этой роли, разумеется, будет обусловлен теми причинами, которые сформировали ваш характер со всеми его противоречиями, — тем не менее, именно в этом выборе и реализуется свобода, возможная лично для вас. Реализуется та свобода, которую вы будете способны вынести — обнаружив при этом, что вынесли нечто более тяжкое, чем то, на что были способны в начале своего пути, когда еще только что сделали свой выбор .

(75) Сказанное здесь Н. Г. Чернышевский в свое время выразил гораздо более коротко и емко:

«Действуя сообразно с законами природы и души и при помощи их, человек может постепенно видоизменять те явления действительности, которые несообразны с его стремлениями, и таким образом постепенно достигать очень значительных успехов в деле улучшения своей жизни и исполнения своих желаний» [цит. по: 468, с. 62].

(76) Например, Симона де Бовуар, пытавшаяся критиковать «экономический монизм» Энгельса в женском вопросе [795, p. 59–67].

Плеханов оказался пророком: сегодня и «теория факторов» правит бал в науке в гораздо большей степени, чем в его время, и исторический (он же диалектический) материализм постоянно упрекают в «сведении всего многообразия человеческого существования к экономическому фактору», не замечая того, что диалектический материализм вообще отрицает объективное существование «факторов» , видя в представлении о независимых друг от друга причинах любого данного явления лишь промежуточную ступень на пути к отысканию общего корня, всегдасуществующего у всех необходимых и существенных причин любогоявления действительности . Почему дело обстоит таким печальным образом? — Да потому, что для отыскания общего корня разнообразнейших причин необходим вечно беспокойный и безгранично дерзкий прометеевский дух ; а по причинам, о которых мы уже говорили в четвертой главе нашего исследования, прометеи в наше время почти совсем перевелись — и все вокруг заполонили ученые гномы…

(77) Интересно, что дольше всего сравнительно гуманные отношения между «старшими» и «младшими» любовниками удержались в Японии, о чем свидетельствуют многочисленные литературные источники по этому вопросу (среди них — новеллы Ихары Сайкаку [см., напр., 572, с. 97–108 и др.] и трактат «Хагакурэ» Ямамото Цунэтомо [см. 724, с. 114–115 и др.]).

(78) Этот «идеал» был достигнут совсем недавно: еще в XIX веке, в острогах Российской империи, отношение заключенных к пассивным гомосексуалам было намного менее жестоким и унизительным, чем то, которое возникло на «зонах» в СССР. Когда читаешь «Записки из Мертвого дома» Достоевского — диву даешься: арестанты не гнушались общаться с пассивными гомосексуалистами, хотя и смеялись над ними, но относительно добродушно, зачастую жалели их, дарили им подарки [185, с. 44–46]… Вот что значат остатки коллективных отношений, еще сохранявшиеся в русской (а также лезгинской, тюркской и т. д. — с Достоевским сидели не только русские) крестьянской общине: при всей своей темноте, дикости и озлобленности жизнью, российский земледелец и скотовод все же был заметно менее садомазохистом, чем одиночка в толпе, сформированный урбанистическим, высокоиндустриализованным обществом.

(79) Все эти тенденции очень хорошо прослеживаются в истории гомосексуальности, изложенной в фундаментальной монографии И. С. Кона «Лики и маски однополой любви. Лунный свет на заре» [297]. К сожалению, высокую научную ценность этой книги несколько снижает антимарксизм ее либерального автора: задавшись целью изобразить как можно большее число крупных марксистских теоретиков и идеологов гомофобами, Кон ради этого готов искажать исторические факты самым беспардонным образом. Например, он объявляет В. Райха гомофобом — это Райха-то, бескомпромиссно и последовательно выступавшего против всякой дискриминации гомосексуалов! [См. 549, с. 274–278.]

(80) Этим хорошо объясняется та вражда к гомосексуальности, которую начали испытывать многие гетеросексуалы по мере того, как гомосекс становился все авторитарнее и отчужденнее. Так, враждебное отношение христианства к гомосексуальности (так же, как и сильное стремление этой религии ограничить всякий секс вообще) по своему происхождению явилось не чем иным, как реакцией на ту крайнюю степень опошления и загрязнения, до которой дошел секс в Римской империи эпохи упадка. Развитие товарно-денежных отношений, превращение низших и средних классов античного общества в толпу одиночек, беспредел рабовладельцев по отношению к рабам, богатых — к бедным, императоров и государственной бюрократии — к подданным (в т. ч. и к римским гражданам) до такой степени превратили секс в не более, чем торговлю и насилие, до такой степени противопоставили его чувству дружбы (а древние греки и римляне прекрасно помнили учение Пифагора о том, что «у друзей все общее» и «дружба есть равенство»! [См. 179, с. 309.]) и подлинной любви , что возникшее в Римской империи христианство навеки сохранило взгляд на секс как на грех. Особенно бесчеловечным Римская империя сделала гомосекс — и потому нет ничего удивительного в том, что христианство стало гомофобной религией (так же, как, кстати, и талмудический иудаизм, в огромной мере сформированный в той же Римской империи. Гомофобия ислама также объясняется не только влиянием доктрин христианства и иудаизма, но и постоянным интенсивным общением арабов с подданными сперва Римской, а затем Восточной Римской — Византийской — империи).