Владислав Бугера - Сущность человека

В «Номенклатуре» Восленский превозносит буржуазную парламентскую демократию. Кроме того, «Номенклатура» примечательна тем, что согласно изложенной в ней концепции в государствах типа СССР «господствующий класс — политбюрократия, номенклатура. Заметим: политбюрократия, а не технократия» [122, с. 570]. Эти же две особенности присущи книгам очень известного предшественника Восленского, Милована Джиласа: «Новый класс» и «Несовершенное общество» [cм.: 174, c. 159–540]. (Преемственность между ними прямая и осознанная: Восленский использовал в своей работе труды Джиласа, а тот, в свою очередь, благословил своего идейного наследника, написав к его книге в высшей степени хвалебное предисловие.) Благодаря обеим этим особенностям идеи Джиласа и Восленского оказались весьма адекватным отражением интересов тех группировок внутри обуржуазивающейся неоазиатской бюрократии, которые, когда процесс реставрации капитализма в их странах пошел полным ходом, использовали в своей борьбе за власть с другими группировками внутри того же класса (ядро которых по преимуществу составляли представители военно-промышленного комплекса) демократические, направленные против осточертевшей широким массам правящей партии лозунги с тем, чтобы обеспечить себе как можно более широкую поддержку среди неоазиатских администраторов, мелкой буржуазии 56 и даже среди превращающихся в пролетариат государственных рабочих. «Демократические» обуржуазивающиеся бюрократы, как правило, были заинтересованы в как можно более глубокой и быстрой интеграции рынка капиталов своих стран в мировой рынок капиталов и поэтому боролись за власть, в той или иной степени ориентируясь на поддержку высокоразвитых капстран, главным образом западных. И тут идеология Джиласа и Восленского совпала с интересами этих группировок: оба очевидные «западники» (особенно Восленский; к тому же у него гораздо отчетливее, чем у Джиласа, выражена враждебность по отношению к неоазиатскому военно-промышленному комплексу). Оба, разумеется, апологеты капитализма; но если прокапиталистические симпатии Джиласа поначалу были завуалированы какими-то невнятными мечтаниями в духе теории конвергенции 57 , то Восленский сразу и недвусмысленно заявил свое кредо:

«Проблема нашего времени состоит не в том, что капиталистическая формация уже исчерпала себя, а в том, что феодальная формация еще не полностью исчерпала все возможности продлить свое существование. И она делает это, выступая в форме тоталитаризма — этой „восточной деспотии“ нашего времени: реального социализма, национал-социализма, фашизма, классовой диктатуры политбюрократии — номенклатуры» [122, с. 599].

В качестве идеологов обуржуазивающейся бюрократии Восленский и Джилас отвергают марксистско-ленинскую теорию отмирания государства в ходе социалистической революции 58 . По мнению Джиласа, государство — неотъемлемый атрибут общества:

«В далеком прошлом существовали социумы без государства и власти. Обществом они считаться не могут, ибо представляли собой некий переход от полуживотных к человеческим формам социального бытия. И даже в таких примитивнейших социумах-общинах некое подобие власти присутствовало. Тем более наивным было бы доказывать, что в будущем, с его все усложняющейся общественной структурой, исчезнет потребность в государстве» [174, с. 243].

После того, как мы рассмотрели в данной статье первобытное общество, ошибочность взглядов Джиласа на него очевидна для читателей. А из того, что мы говорили о компьютеризации как материально-технической предпосылке превращения человечества в единый коллектив — и что будем говорить ниже о закономерностях развития капитализма, будет очевидна также устарелость взглядов Джиласа на перспективы существования государства в будущем.

Несмотря на все сказанное выше, «Новый класс» Джиласа и «Номенклатура» Восленского имеют некоторое научное значение как хорошее описание общественного строя в СССР и подобных ему государствах. Особенно отличается этим богатая фактами книга Восленского. Читая «Номенклатуру», отчетливо осознаешь: да, СССР и другие государства того же типа таки были эксплуататорскими 59 .

Вот кто отлично понимает, что в СССР существовало общество, отличающееся от капиталистического, так это Юрий Иванович Семенов [593, c. 280–282]. Следует отметить, однако, существенный недостаток оригинальной концепции общественно-экономических формаций, разработанной Семеновым 60 :

стремясь как можно более детально классифицировать этапы развития эксплуататорских обществ, он чрезмерно умножает формации, «параформации», способы производства, «образы производства», уклады и «подуклады».

И каждой из этих классификационных рубрик Семенов дает поразительно причудливое название. Когда читаешь его книги, очень скоро начинает рябить в глазах и кружиться голова от массы таких мудреных терминов, как «древнеполитарная общественно-экономическая формация», «древнеполитомагнарное общество», «магнарный способ производства», «доминарно-приживальческий подспособ эксплуатации», «протополитаризм», «протонобиларные общества, которые подразделялись на собственно протонобиларные и протонобилодоминарные», и т. д., и т. п. … Невольно возникает аналогия с искусственным языком волапюк, автор которого, Иоганн Мартин Шлейер, старался придумать для каждого понятия новое слово , довел до сверхизобилия количество грамматических форм — и в результате сам не помнил всех изобретенных им слов и в разговоре на волапюке не мог обойтись без словаря [303, c. 30–33].

В отличие от Шлейера, изобретатель эсперанто Л. М. Заменгоф составил словарный фонд созданного им языка из корней, взятых из живых индоевропейских языков и латыни, и разработал очень простые и логичные, допускающие множество комбинаций и при этом легко запоминающиеся грамматические правила… Результат — волапюк умер, а на эсперанто и по сию пору общаются, читают и пишут (в том числе и прекрасные стихи) несколько миллионов человек во всем мире.

Наша классификация отношений собственности и управления позволяет свести все прошлое и настоящее (а пожалуй, и обозримое будущее тоже) многообразие систем общественных отношений к комбинациям трех основных типов отношений собственности и управления в различных пропорциях — и эти комбинации можно различать просто по количественным значениям этих пропорций, а не присваивая каждой комбинации свое особое имя. Благодаря этому мы спокойно можем ограничиться пятью способами производства и, соответственно, пятью общественно-экономическими формациями, объединенными в два «круга», два последовательных этапа развития, — и свести к этим немногим классификационным рубрикам все многообразие форм эксплуататорского общества, не изобретая тысячи мудреных терминов (которые полностью могут запомнить лишь немногие специалисты: в конце концов, Семенов, будучи марксистом, мог бы вспомнить о том, что наука нужна не только для познания истины, но и для того, чтобы донести истину до масс…). Вместо того, чтобы квалифицировать общество Древнего Египта как «древнеполитарное», а шумерское — как «древнеполитомагнарное» [593, с. 250], гораздо полезнее для понимания природы этих обществ будет просто объяснить, в каком из этих двух вариантов азиатской общественно-экономической формации отношения между бюрократией и крестьянами азиатского типа содержали в себе бóльшую примесь отношений индивидуального управления и индивидуальной собственности, в каком — меньшую, и в чем это выражается.