Владислав Бугера - Сущность человека

Если в прежнем маломеханизированном производстве многие неквалифицированные рабочие обладали реальной перспективой профессионального роста и перехода в категорию высококвалифицированных рабочих, то у современных частичных рабочих этой перспективы, как правило, нет [см. 178, с. 305–306].

Интересные наблюдения о частичных рабочих в позднем СССР есть в работе Н. Н. Разуваевой:

«43% молодежи вливались (в конце 1980-х годов. — В. Б.) в рабочую среду, не имея никакой профессиональной подготовки. Они обучались непосредственно на предприятиях, которые в большинстве своем ориентировались на выпуск узких операционников. Система стационарного профтехобразования все в большей степени становилась регрессивной, воспроизводящей для страны недостаточно квалифицированную и образованную массу. Из нее впоследствии легко было сделать послушный рабочий класс с атрофированными политическими и социальными интересами » [цит. по: 233, с. 212].

Частичный рабочий не понимает смысла и характера производственного процесса. Он подчинен непонятным ему мощным общественным и природным силам в ничуть не меньшей степени, чем старый крестьянин:

«Собственная трудовая практика рабочего все реже дает ему сколько-нибудь полное знание производства. Нажимая на рычаги и кнопки современной машины, реагируя на ее сигналы, он действует в соответствии с системой инструкций, но не знает, что происходит внутри машины и в чем состоит производственный процесс в целом. Такого знания нет у него не только из-за узости его трудовых функций: единственно доступный ему чувственный, визуальный способ познания техники сплошь и рядом оказывается несостоятелен. Путем простого наблюдения нельзя понять работу „электронного мозга“, разобраться в устройстве сложного автоматического агрегата либо усвоить, как нефть превращается в синтетическое вещество. Все это требует определенных теоретических „книжных“ знаний, навыков абстрактного мышления» [178, с. 287], - навыков, которых у частичного рабочего нет.

Носителем пролетарской культуры, качественно отличной от буржуазной культуры, был искусный мастеровой дофордистской эпохи, но не сменивший его стоящий за конвейером частичный рабочий:

«Мнения, что рабочим нужна своя, рабочая, культура, придерживается только меньшинство рабочих» [178, с. 293–294]. Один французский рабочий даже сказал: « Я хочу знать мир таким, как он есть, не только с моей точки зрения рабочего. Солнце восходит для всех» [178, с. 295].

Беда в том, что на мир всегда смотрят с определенной точки зрения. Для человека познать мир таким, каков он есть не с точки зрения этого самого человека, столь же неразрешимая задача, как и вытащить себя из болота за волосы. А поскольку в классовом обществе нет людей вообще, а есть представители определенных классов, в классовом обществе нет и быть не может внеклассового общечеловеческого познания. В классовом обществе нет и быть не может внеклассовой культуры. Место исчезнувшей пролетарской культуры XIX— начала XXвеков — преемницы культуры крестьянско-плебейских низов докапиталистических обществ — заняла возобладавшая над сознанием пролетариев буржуазная культура.

Следует сказать и о еще одном важном отличии пролетариата XIX в., с одной стороны, и современного пролетариата и неоазиатского класса государственных рабочих — с другой. В XIX в., когда преобладавшей формой капиталистического предприятия были частные предприятия, противоположность работников и хозяев сохраняла очевидный непосредственно-личный характер, унаследованный с докапиталистических времен. Рабочий видел, что на фабрике или в мастерской его эксплуатирует вполне конкретный живоглот, и знал, что для освобождения от эксплуатации достаточно путем революции скинуть этого живоглота и взять управление фабрикой в свои руки.

В XX веке механизм эксплуатации стал более безличным — и еще более давящим и безжалостным. Индивидуальные хозяева — живоглоты были оттеснены на задний план групповыми, анонимными живоглотами — акционерными обществами и государством, сокращение заработка посредством его прямого снижения сменилось выеданием его инфляцией. Враг рабочего класса стал еще сильнее и страшнее, но где именно он находится, как его изловить и уничтожить — стало куда более неясно…

Как видим, потеря революционности пролетариями развитых капиталистических обществ в XX веке объясняется не тем, что эти пролетарии зажили вдруг счастливо, привольно и вольготно, но, напротив, тем, что они оказались еще более подчинены, порабощены и задавлены, чем пролетарии раннего капиталистического общества, — и потому гораздо менее, чем последние, способны на сопротивление и протест…

Что с революционностью пролетариата в силу каких-то причин дело обстоит не так, как полагали Маркс и Энгельс в 1840-е годы, что сменилась эпоха, было впервые громко провозглашено во время дискуссиии о ревизионизме в 1890-е годы.

Старая программа Маркса и Энгельса исходила из перспективы, согласно которой происходит все более глубокий раскол общества на уменьшающуюся «кучку магнатов капитала» и растущее пролетарское большинство, и раскол этот в конце концов приведет к социальному перевороту, — путем насильственной революции, как считали Маркс и Энгельс в 1840-е годы, или преимущественно мирным путем, к чему начал склоняться Энгельс в конце жизни и как склонна была надеяться немецкая социал-демократия.

Оспаривая подобную перспективу, Бернштейн указал на факт роста «новых средних слоев» при современном капитализме как на доказательство демократизации капитализма, изживания им непримиримого классового раскола и как на причину для необходимости классовых компромиссов.

Ответы Бернштейну со стороны ортодоксальных марксистов — не только Каутского, но и Розы Люксембург — представляли собой частичные паллиативы. Нас интересует здесь ответ Бернштейну, данный забытым пророком «всемирной рабочей революции», Яном Махайским.

Забытость Махайского далеко не случайна. Он говорил от лица рабов современного цивилизованного общества, а рабы обыкновенно не читают книг, даже написанных их самыми самоотверженными заступниками. Рабы, как известно прогрессивным марксистским профессорам, вообще только способны — да и то изредка — лишь на «исторически обреченный героизм», пытающийся остановить катящуюся под гору в пропасть колымагу мирового прогресса.

Поскольку в наши дни книгу Махайского «Умственный рабочий» читали разве только считанные единицы, мы приведем из нее обширные цитаты, по которым читатель сам сможет судить о сильных и слабых сторонах теории Яна-Вацлава Махайского: