Владимир Бибихин - Другое начало

Медленная реформа и реформация при Алексее – Феодоре – Софии – Голицыне была сорвана Петром. Расслоения между человеческим порядком и божественной правдой, позволившего бы учредить на человеческом уровне школу приготовления к встрече с другой, божественной правдой, не получилось. Победила революция [11] Слово здесь на месте. Петр жил в начале европейской революционной эпохи, в год «славной революции» в Англии ему было 16 лет. Максимилиан Волошин назвал его первым большевиком. Для Пушкина он русский Робеспьер. , и снова, как при Владимире, Иване Калите, Иване Грозном, возвратились к закону — скажем по Пушкину — божией грозы.

Определяющим в темпераменте Петра был ритм войны [12] Характерным образом Ханна Арендт начинает свою книгу о революции темой войны: «Войны и революции — как если бы события просто поспешили осуществить раннее предсказание Ленина — до сих пор определяли лицо двадцатого столетия». . Решало не то, что Россия вела постоянные войны и от десятилетия Петра до его последнего 53-летия военные расходы страны возросли в 5 раз, до 5 миллионов рублей [13] К примерной стоимости рубля: после взятия Риги Петр, заметя на «чухонцах» худую обувь, выписал из нижегородской и казанской губерний лучших лапотников для обучения рижан их искусству, дав лапотникам 1 рубль в неделю кормовых денег; пасторы каждый месяц должны были доносить выборгскому правлению об их успехах. Специалисты, выписанные издалека, должны были получить приличные командировочные, т.е. рубль соответствовал одному-полутора теперешних миллионов. В таком случае военные расходы вместе с морскими (1,5 миллиона) достигли теперешних 10 триллионов при общем денежном бюджете (не национальном доходе) примерно равном нашим 15 триллионам. . Не столько втянутость в войну была причиной темпа, сколько взятый предельный темп предполагал войну. Цветом времени были огонь и дым. Материальная война тут скорее смягчала остроту тотальной мобилизации, вводила ее в реалистические рамки, была родом заземления для молнии. Трансцендентное требовало от человека неведомого предельного усилия, а война в такой ситуации оказалась чем-то более близким и понятным. Ею, можно сказать, откупились.

Разумеется, тот темп был сорван сразу после смерти Петра еще быстрее и резче чем Петром были сорваны медленные реформы Софьи. Но 36 лет правления Петра остались печатью и прививкой еще на долгие времена как подтверждение особого положения России на полюсе Европы. Петр надолго отвадил охоту к попыткам интегрировать Россию в Европу, подтвердив осо­бую механику ее исторического движения. Так последняя революция 1991 года снова подтвердила особый путь и статус России в мире.

Россия после Петра, плакала она или радовалась его уходу, вся осталась ждать новой молнии. Предсказание Алексея, сына Петра, о падении Петербурга не могло не сбыться. Всякая новая молния снова должна была быть тотальной и сметать всё. Подтвердил расположенность к крайности Петр, в очередной раз отменивший в России земную терпеливую школу независимого от молнии, пусть и послушного ей гражданствования.

Как после Владимира, как после Ивана Грозного (надо думать, о нем Пушкин помнил, называя Петра грозой), после Петра была невозможна плавная передача власти. Молния не оставляет преемства, она нуждается в другом огне. Царь, погубивший старшего сына и законодательно закрепивший свое право назначать по воле любого преемника, не сумел назвать его перед смертью, хотя другие указы в тот же день давал. Пушкин явно обращает внимание на эту неспособность. 26 января 1725 утром Петр повелел освободить для здравия государя всех преступников, сосланных на каторгу, кроме двух первых пунктов(государственные) и убийц. Указом причислил рыбу и клей к казенным товарам. К вечеру ему стало хуже. Его миропомазали. 27 дан указ о прощении не явившимся на смотр дворянам. Осужденных на смерть по Артикулу по делам В. колл. (кроме etc.) простить, дабы молили они о здравии государевом. «Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо».

Повторение этого «тогда-то» у Пушкина не случайно, даже если им самим не замечено. В «Полтаве» двадцатисемилетний скандинавский бродяга, как называет его один исследователь, смущен неожиданной силой русской армии:

И злобясь видит Карл могучий

Уж не расстроенные тучи

Несчастных нарвских беглецов,

А нить полков блестящих, стройных,

Послушных, быстрых и спокойных,

И ряд незыблемый штыков.

Тесним мы шведов рать за ратью;

Темнеет слава их знамен,

И бога браней благодатью

Наш каждый шаг запечатлен.

Тогда-то свыше вдохновенный

Раздался звучный глас Петра…

В «Истории Петра»: «Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов неявственных, из коих разобрать можно было только сии: „ отдайте всё “… перо выпало из рук его. Он велел к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать. Она вошла — но он уже не мог ничего говорить» [14] По бледному факсимиле в академическом издании я вижу что пунктуация Пушкина другая чем в напечатанном тексте. Мера правки Пушкина Жуковским, цензурой, издателями ужасает, но когда научное издание без предупреждения запрещает создателю русского литературного языка иметь свою пунктуацию, то убеждаешься, что классик как он есть существует только в одном рукописном экземпляре. Сетка ненужных знаков препинания отнимает энергию пушкинской речи, ее жест: «Тогда-то П потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов неявственных — из коих разобрать было можно только сии отдайте все перо выпало из рук его. Он велел призвать к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать — Она вошла — но он уже не мог ничего говорить. Архиереи Псковский и Твер-й — и Архиеп. Чудова монастыря стали его увещевать. П оживился — показал знак чтоб они его приподняли и возведше очи вверх произнес…» Канцелярия велит ставить запятую перед чтобы и причастием, но насколько больше движения и смысла во фразе без этих колодок. . Примечательным образом Пушкин выписывает на самом деле несколько вещей, которые после этого говорил Петр, например об увещеваниях архим. Чудова монастыря: «сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня» и подобное до последнего явственного « после ». Неспособность назвать преемника была другая, не физическая. Проблема с наследованием общая черта роковых фигур русской истории.

После Петра темп власти сменился. Но жизнь страны определялась по-прежнему ожиданием грозы, гоголевского крутого ревизора. Пока гром не грянул, мужик перекреститься не хотел. Написав эту фразу, я случайно посмотрел телеинтервью с героем дня, очередным министром финансов. Всей повадкой он упорно отстаивал свое привычное право ничем себя не связывать, пока не грянет гром. Грозы мы продолжаем ждать и теперь.