Александр Богданов - Приключения одной философской школы

Как смотрел на «вещи в себе», лежащие за пределами опыта, Фр. Энгельс, всего яснее показывает следующее место из его предисловия к английскому изданию популярной брошюры «Развитие научного социализма»:

«…Но тут является неокантианский агностик, и говорит: да, мы можем до известной степени правильно воспринять свойства вещи, но познать самое вещь путем чувственного или мысленного процесса мы не в состоянии. Эта вещь в себе находится по ту сторону нашего знания. На это давно уже ответил Гегель: если вы знаете все свойства какой-нибудь вещи, то вы знаете и самую вещь; тогда уже ничего не остается, кроме того факта, что означенная вещь существует вне нас; а как только ваши чувства сообщили вам об этом, вы познали и последний остаток этой вещи, знаменитую непознаваемую вещь в себе Канта. — Ныне же мы можем прибавить к этому лишь то, что во времена Канта наше знание природных вещей было настолько отрывочно, что оно давало повод к предположению за каждой из них особой, таинственной вещи в себе. Но с тех пор, благодаря колоссальному прогрессу науки, все эти вещи, одна за другою, были познаны, анализированы и, более того, — даже воспроизведены. И конечно, мы не можем назвать непознаваемым то, что мы в состоянии сами производить. Для химии в первой половине нашего столетия органические вещества представляли подобные таинственные вещи. Теперь же мы их познаем одну за другой и воспроизводим из химических элементов без помощи органического процесса…» («Neue Zeit» 1892-3, I Band, № 1, стр. 18–19).

Как видим, Энгельс просто устраняет такую постановку вопроса, из какой исходит Плеханов. Я не считаю точку зрения Энгельса вполне достаточной; но для меня, как, я полагаю, и для всякого, ясно, что в ней нет и тени той за-опытной путаницы, которая характеризует школу Бельтова [4].

Историк будущего с недоумением остановится перед тем фактом, что в XX веке в марксистской среде существовало, и выражало претензии на идейное влияние в ней, мировоззрение столь детски-наивное с точки зрения науки и философии этого века.

По другому основному вопросу мировоззрения — по вопросу об истине — взгляды школы расходятся еще больше, чем по первому. Одну позицию занимает ученик — Ортодокс, другую учитель — Бельтов.

«Современная наука, — говорит Ортодокс, — рассматривает все мировые явления, как процессы развития и закономерного изменения. Соответственно такому взгляду наука не признает вечных истин. Но из этого нисколько не следует отрицание объективных законов . Все добытые наукой результаты должны быть признаны объективными законами, поскольку они выведены на основании объективных данных, т. е. явлений вселенной . И до тех пор, пока в сумме явлений, составляющих базис данного закона, не встречаются противоречия, нарушающие закон, он для нас имеет объективную ценность . Теория эволюции говорит, что все подвержено изменению, и потому меняются и самые объективные истины. Эволюция в познании, следовательно, не только не исключает объективизма, а, наоборот, обусловливается им» («Философские очерки», стр 117–118).

По существу — совершенно верно, хотя против формы можно было бы сказать кое-что. Ясно, что вечных истин не бывает, и ни о какой данной истине нельзя утверждать, что она не будет отменена иной, высшей истиной; наоборот, можно с уверенностью предвидеть именно такую отмену в ходе мировой эволюции. «Явления вселенной», на основании которых выведены научные законы, признаются объективными данными , и на этом основании самые законы характеризуются, как объективные. Все это так, но — у Бельтова это совсем иначе.

Обсуждая вопрос, каким способом, в диалектических противоречиях, вырабатывается истина, он говорит:

«Противоречие с меркантилистами привело Юма к ошибочному взгляду на деньги. Но движение общественной жизни, а следовательно и человеческой мысли, не остановилось на точке, которой оно достигло во времена Юма. Оно поставило нас в „противоречие“ с Юмом, и это противоречие дало в результате правильный взгляд на деньги. И этот правильный взгляд, результат всестороннего рассмотрения действительности, есть уже объективная истина , которой не устранят никакие дальнейшие противоречия. Еще автор примечаний к Миллю с одушевлением говорил:

В применении к знанию это безусловно верно. Никакой рок не в силах теперь отнять у нас ни открытия Коперника, ни открытия превращения энергии, ни открытия изменяемости видов, ни гениальных открытий Маркса»…

Бельтов предвидит неизбежное возражение:

«— Но ведь не остановится же человеческая мысль на том, что вы называете открытием или открытиями Маркса? Конечно, нет, господа! Она будет делать новые открытия, которые будут дополнять и подтверждать эту теорию Маркса, как новые открытия в астрономии дополняли и подтверждали открытие Коперника» (стр. 176. К развитию монистич. взгляда на историю).

Как видите, вполне решительно и определенно: «объективная истина» не изменяется по существу и не отменяется высшей истиной дальнейшего развития, а только дополняется и подтверждается.

И это говорится когда же? В эпоху великой и поистине беспримерной революции в мире научного познания, когда колеблются и падают научные законы, казавшиеся самыми незыблемыми и универсальными, уступая место поражающе-новым формам, открывая неожиданные и неизмеримые перспективы.

Бельтов силою своего авторитета поручился нам за некоторый ряд истин, что они не будут отменены. Я убежден, что по чистейшей случайности он в числе этих истин не упомянул закон вечности материи — великое открытие Лавуазье, положившее начало точной химии и проложившее дорогу принципу сохранения энергии. Когда писалась книга Бельтова, кто мог бы предположить, что близится научный кризис, в котором явно намечается отмена этого великого закона силою иного, более широкого и точного? А сейчас — теория электрической инерции, «дополнительных масс», создаваемых движением электрического заряда, в зависимости от быстроты этого движения, вся электронная теория материи — разве это не «отмена» закона Лавуазье?

Не так давно в области химии существовал авторитет, несомненно, не меньший, а даже больший, чем Н. Бельтов в своей области. Этот авторитет был — проф. Менделеев, автор великого открытия — периодической системы элементов. И этот авторитет считал неизменяемость химических элементов окончательно установленной научной истиной. А что оказалось на деле? На наших глазах возникает экспериментально-обоснованная теория превращения элементов, руками Склодовской, Резерфорда, Рамсэя, Содди и других заложены первые, но главные камни этого здания: превращение элементов доказано и частично уже прослежено…