Лолита Макеева - Философия Х.Патнэма

Согласно Патнэму, отказ от этого мистического свойства и принятие принципа Тарского, согласно которому сказать, что предложение истинно, эквивалентно утверждению этого предложения, не толкает нас в антиреализм, не заставляет нас делать вывод, что истина – это "излишняя метафизическая абстракция", а наши предложения – не более чем синтаксические объекты (цепочки знаков или звуков), к которым мы научаемся "присоединять" интерпретацию, знакомясь с условиями их верификации. Мы не поставлены перед вынужденным выбором между этими двумя альтернативами, поскольку существует "третье" решение, которое, не постулируя никакого мистического свойства истинных предложений, тем не менее сохраняет реализм и которое, согласно Патнэму, было предложено Витгенштейном.

Для того, чтобы разъяснить, что он имеет в виду, Патнэм обращается к рассуждениям Витгенштейна о необходимости, присущей различным практикам счета и вычислений. На первый взгляд может показаться, что, объясняя математическую необходимость, мы должны или признать, что есть нечто помимо наших практик вычисления и дедукции, что лежит в основе этих практик и гарантирует их результат, или же мы должны сделать вывод, что нет ничего помимо того, что мы говорим и делаем, а потому необходимость, воспринимаемая нами в этих практиках, – просто иллюзия. В основе и того, и другого объяснения лежит одна общая картина математической необходимости: должно быть нечто, вынуждающее нас, – необходимость, которую отражают наши правила и которая является внешней по отношению к нашим практикам и способам мышления, только в одном случае ее принимают, а в другом – объявляют иллюзией. Однако, считает Витгенштейн, ошибочно полагать, что эта дилемма является неизбежной. Нам не нужно допускать никакой внешней необходимости, помимо той, что присутствует в самих наших практиках счета и вычисления. Для понимания этого положения очень важна идея Витгенштейна о том, что мы можем "видеть лицо" одной деятельности в другой (как мы видим изображение человеческого лица в различных конфигурациях линий и точек). Одна деятельность может показывать себя в другой благодаря тому, что все виды человеческой деятельности тесно увязаны друг с другом, образуя сложную и разветвленную систему. Поэтому и мышление – это не отдельно стоящая деятельность, не поддерживаемая никакими другими видами деятельности. Оно вплетено в сложную систему практик как лингвистических, так и нелингвистических. Обоснованием этой идеи является известное рассуждение Витгенштейна о "следовании правилу".

Благодаря этому характеру наших практик значение лингвистических выражений также является тем, что показывает себя в наших словах и предложениях. Когда мы слышим или читаем слова и предложения, мы не воспринимаем их как простые "звуки и знаки", в которые должно быть "считано" значение, находящееся вне их и присутствующее в нашем сознании как некая "ментальная сущность". Мы воспринимаем значение в самих словах и предложениях, но это не значит, что значение присуще им от природы. Наши слова и предложения обладают значением, потому что имеет место определенная "техника употребления", благодаря которой значение показывает свое лицо в них.

С точки зрения Патнэма, по аналогии с математической необходимостью следует заключить, что и истина не является отдельно стоящим свойством – мистическим свойством "соответствия" реальности, гарантирующим саму возможность существования знания. В подтверждение этого вывода Патнэм обращается к анализу параграфа 136 "Философских исследований", где Витгенштейн рассматривает отношение между понятиями истины и высказывания (пропозиции). Обычно высказывание определяют как то, что может быть истинным или ложным. Однако это не следует понимать так, что истина определяет природу высказывания. Ни одно из этих понятий не является основанием для другого. Понимание истины в любом конкретном случае задается тем, как мы понимаем содержание высказывания, а понимание высказывания зависит от нашего владения "языковой игрой", под которой Витгенштейн имеет в виду "единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен" [171].

По мнению Патнэма, этим своим рассуждением Витгенштейн "отдает должное" принципу Тарского, согласно которому назвать предложение истинным эквивалентно утверждению этого предложения, и тем самым сохраняет "реалистическое" понимание проблемы. Более того, Витгенштейн, считает Патнэм, разделяет с Тарским и отказ от идеи, что мы можем говорить обо "всех высказываниях" как о раз и навсегда заданной совокупности и о единственном предикате истинности с раз и навсегда установленным значением. «Вместо того, чтобы искать отдельно стоящее свойство "истины" в надежде, что найдя, чем является это свойство, мы будем знать, какова природа высказываний и какова природа их соответствия реальности» [172], Витгенштейн обращает наше внимание на различные виды дискурса (этики, математики, религии и т.д.), подчеркивая их различное функционирование и различные способы связи с реальностью. Истина – это определенный вид правильности, который сильно варьирует от одного дискурса к другому. "Высказывание", "референция", "истина", "утверждение", "мысль" – все эти термины имеют многообразные способы употребления, к которым постоянно добавляются новые по мере того, как возникают новые дискурсы. Но это не означает, что какой угодно способ использования "знаков и шумов" будет признан нами как новая форма дискурса, поскольку не в любом способе проступает "лицо" значения.

Итак, мы рассмотрели новое решение Патнэмом проблемы реализма. Нельзя не отметить множество положительных сторон в этом решении. Во-первых, безусловной заслугой Патнэма является перенесение рассмотрения вопроса о реализме из чисто лингвистической плоскости в контекст размышлений о природе восприятия и сознания. Возвратясь к тому, как этот вопрос обсуждался философами в начале века, Патнэм обнажил тот пласт философских проблем, который, как правило, оставался "за кадром" в современных дискуссиях о реализме. Это несомненно придало значительно более весомый характер и самой концепции реализма Патнэма. Во-вторых, нельзя не отметить и достигнутой Патнэмом взвешенности в оценке своих противников. Если раньше его интерпретация метафизического реализма несла в себе довольно сильный элемент карикатурности, то теперь, когда главным возражением Патнэма против его "метафизического противника" становится истолкование последним истины как некоторого единого и универсального свойства, "внешнего" по отношению к нашим способам мышления и говорения, спор между ними приобретает значительно более глубокий и серьезный характер. В качестве третьего достоинства следует указать то обстоятельство, что обращение к идеям Витгенштейна позволило Патнэму сформулировать значительно более гибкую и внутренне более согласованную концепцию. Его уже нельзя обвинить в простом "склеивании" элементов метафизического реализма и идеализма.