Марк Алданов - Загадка Толстого

Иван Ильич, как Иов, в последний момент спасается чудесной силой веры. Но Иову за веру дается награда в этом мире в форме тех же осязательных материальных благ, которых зачем-то лишила его таинственная воля Иеговы. Иван Ильич в здешнем мире не получает никакой награды, а о мире потустороннем Толстой говорил мало и неохотно. «О загробной жизни, — замечает он, впрочем, весьма определенно, — мы знаем то, что она существует». Это очень утешительно. Но дальше такого утверждения Толстой не пошел: его инстинкт реалиста, конечно, исключал возможность конкретных образов Данте. Мне представляется, что в «Смерти Ивана Ильича» Толстой, как философ, долго идет по стопам Паскаля (перед которым он всегда преклонялся), но расстается с ним в самый важный момент. Образ, которым глубоко проникся Толстой: «мы все приговорены к смерти и наша казнь только отсрочена» — был заимствован Амиелем у Паскаля. Да и вся повесть Ивана Ильича вплоть до момента его раскаяния, это гениальное запугивание смертью, отдает Паскалем за версту. Только форма другая: вместо вихря пламенного красноречия, вместо потока образов, исполненных мрачной поэзии, вместо потрясающих сопоставлений, которые с таким необычайным мастерством умел пускать в ход Паскаль, Толстой просто правдиво рисует картину человеческого умирания. Одно стоит другого, и я не берусь сказать, что страшнее. Но в Паскале гораздо больше сказывается опытный ловец душ, проповедник, одержимый зудом прозелитизма. Толстой пишет главным образом для самого себя; Паскаль — почти исключительно для других. Толстой — сама искренность в каждом своем слове; Паскаль весьма часто различает цель и средства: вечно воюя с иезуитами, он кое-чему у них научился. В одном месте своей бессмертной книги (которая, как известно, появилась в свет после его кончины и была подготовлена к печати не им) он замечает очень откровенно: «надо всегда иметь заднюю мысль (une pensée de derriére) и по ней судить обо всём, говоря, однако, как люди (comme le peuple)». Эту заднюю мысль мы постоянно и чувствуем. Желая напугать безбожников, зараженных монтеневским ядом (ведь с Монтенем автор «Мыслей» сражается на каждой странице, хотя редко его называет), Паскаль не останавливается в выборе средств пугания. Он грозит «безбожникам» тем, что их неверие не сыщет им уважения «светских людей, которые здраво судят о вещах и знают, что единственный способ достигнуть успеха (réussir) это быть (в подлиннике осторожнее: paraître) честным, верным, справедливым, услужливым в отношении друзей». Вот типичный образчик того, как Паскаль говорит «comme le peuple». Он сам в эпоху «Мыслей» так мало интересовался светскими людьми (les personnes du monde) и их уважением, что для него этот аргумент не мог иметь ни малейшей цены или скорее говорил в пользу противоположного взгляда {68} 68 «I1 témoigna si bien qu’il voulait quitter le monde qu’enfin le monde le quitta» («Он так настойчиво утверждал, что хочет оставить этот свет, что наконец свет его оставил» (фр.). — Пер. ред ., — рассказывает о своем брате г-жа Перье. «Vie de Blaise Pascal». . Он к тому же отлично знал, что быть «честным, верным, справедливым» не единственный способ для достижения успеха в жизни. Когда прославленный английский философ пространно развивает ту тему, что чистильщик сапог может быть джентльменом, но человек, совершивший неблаговидный поступок, не джентльмен, мы нисколько не удивляемся. Правда, мы отлично знаем, что философ имел в виду то самое фешенебельное общество, в котором не только нельзя быть джентльменом, занимаясь чисткой сапог, но нельзя остаться им, явившись на званый обед в пиджаке вместо принятого костюма, — и, напротив, отлично можно быть джентльменом, торгуя опиумом, спекулируя на Lena Goldfields {69} 69 Акции Ленских приисков. — Прим. ред . и замучивая негров на колониальных плантациях. Но мы также давно знаем, что для английского философа принцип Honesty — best policy {70} 70 Честность — лучшая политика (англ.). , проникнутый чисто британской смесью наивности с застарелым саnt’ом {71} 71 Cant — лицемерие, ханжество (англ.). и тщетно сторонящийся от своего естественного русского дополнения «не пойман — не вор», выражает, кроме категории должного, категорию сущего. Однако для Паскаля не может быть фикции светского джентльменства; в его устах рассуждение, «как пробить себе дорогу в свет», звучит нестерпимым диссонансом.

Задняя мысль всей книги Паскаля заключалась в том, чтобы «нагнуть автомат, который увлекает ум без «размышления» («incliner l’automate qui entraîne l’esprit sans qu’il у pense»). На этой задней мысли покоятся все догматические религии, да и толстовству она, в сущности, не совсем чужда. Но все же автор «Критики догматического богословия» не решился бы скрепить своим именем религию автомата. Знаменитый довод, которым «раз навсегда» должен проникнуться автомат,— паскалевское «пари», — вряд ли бы понравился Толстому; и уж совершенно ему чужды не менее знаменитые выводы из этого аргумента: «Vous voulez alter à la foi et vous n’en savez pas le chemin; vous voulez vous guérir de l’infidélité, et vous en demandez les remédes: apprenez de ceux qui ont été liés comme vous et qui parient maintenant tout leur bien; ce sont les gens qui savent ce chemin que vous voudriez suivre, et guéris d’un mal don’t vous voulez guérir. Suivez la maniére par où ils ont commencé; c’est en faisant tout comme s’ils croyaient, en prenant de l’eau bénite, en faisant dire les messes, etc. Naturellement meme cela vous fera croire et vous abêtira . — Mais c’est ce que je crains. — Et pourquoi? qu’avez-vous à perdre?» {72} 72 «Вы хотите прийти к вере, но не знаете, каким путем; хотите излечиться от неверия и просите лекарства: спросите у тех, кто был скован, как вы, а теперь готов проспорить все свое состояние; этим людям известен путь, которым вы хотели бы пойти, они уже излечились от той болезни, которой вы хотели бы избежать. Начните по их примеру; поступайте так, как если бы верили, пейте святую воду, посещайте службу и т.д. Естественно, что даже это заставит вас поверить и сделает вас глупцом . — Но именно этого я и боюсь. — Ну почему же? Что вы теряете?» (фр.). — Пер. ред . Известно, что первые издатели «Мыслей» янсенисты Port Royal’я, скандализованные этой двусмысленной фразой («cela vous abêtira vol»), предпочли выпустить ее из своего издания. Она была разыскана Кузеном в знаменитом манускрипте № 9202 Национальной библиотеки и появление ее в печати подлило масла в огонь полемики по вопросу о вере или неверия Паскаля. Этим вопросом занимался ряд самых выдающихся писателей Франции. Называю только часть его огромной литературы: P. Bayle. Nouvelles de la République des lettres. Œuvres diverses (La Ilaye 1737), t. I; Voltaire, Remarquessur les «Pensées» de Pascal. (œvres (édit. Beuchot), vol. 37 et 50; Diderot. Pensées philosophiques. Œuvres complètes (Paris 1875), vol. I; Chateaubriand. Génie du christianisme, III, 26. Œuvres (Paris 1831), vol. 5; V. Cousin. Histoire générale de la philosophie, 10-me edition и друг, раб.; Sainte-Beuve. Port-Royal, vol. III; Anatole France. La vie littéraire, vol. IV; Nourrisson. Défense de Pascal. Paris 1888; E. Boutroux. Pascal.4-me édition; Droz. Le scepticisme de Pascal; V. Giraud. Blaise Pascal. Paris, 1910. Эта идея неотделима от Паскаля, что бы ни говорили набожные люди, которым очень хочется сделать из автора «Мыслей» второй экземпляр Боссюэ или, еще лучше, предтечу Поля Бурже. Но для Толстого данное наставление означает то, на борьбу с чем он потратил тридцать последних лет своей жизни. Здесь он вынужден решительно порвать с Паскалем. Однако, взамен идеи пари он не дает ничего.