Мишель Фуко - Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности

Ближайшей рамкой для вопроса о "техниках себя" у Фуко оказывается, стало быть, вопрос о способах, которыми "субъект" конституирует себя в качестве объекта возможного знания, и — поскольку способы эти историчны тема истории субъективности . "Можно было бы сказать, что история "заботы о себе" и "техник себя", — продолжает Фуко в резюме лекций за 1980–1981 год, — это только способ писать историю субъективности; писать, однако, уже не через разделы между сумасшедшими и не-сумасшедшими, больными и не-больными, преступниками и не-преступниками, не через конституирование поля научной объективности, дающего место живущему, говорящему, работающему субъекту, — но через установление и трансформации в нашей культуре некоторых "отношений к себе", с их технической оснасткой и эффектами знания" ( ibid ., p. 135).

Это и есть то "обращение перспективы", о котором Фуко говорит в публикуемой в настоящем сборнике беседе. Об этом же "обращении" говорит и Франсуа Эвальд во вступительной заметке к специальному номеру Magazine litteraire , посвященному выходу двух последних книг Фуко. В Воле к знанию , замечает Эвальд, в фокусе внимания Фуко вновь появляется тема "субъекта"; здесь она, однако, берется еще в рамках "проблематики власти, с которой Фуко в скором времени — следуя спирали, характерной для движения его мысли, — как раз и будет постепенно разотождествляться. Не для того, чтобы отрицать ее, но для того, чтобы в некотором смысле ее обойти и переформулировать в новой перспективе" ( Magazine litteraire , 1984, р. 17). Действительно, проблематика власти после Воли к знанию трансформируется в проблематику "правления" (самим собой и другими), а тема "субъекта" окажется вписанной в рамки истории форм субъективности и анализа способов субъективации. Именно это имеет в виду Эвальд, говоря об "обращении перспективы": в двух последних работах Фуко анализируется "тот способ, каким субъект конституирует себя в качестве субъекта в некотором поле, где он свободен по отношению к кодексам и запретам, — конституирует себя соответственно процедурам субъективации […]" (ibid.).

Здесь, однако, мы имеем дело не просто с изменением ракурса или точки зрения, как можно было бы понимать слова Эвальда или, зачастую, слова самого Фуко. Отнюдь не так, что сначала Фуко будто бы рассматривал различные объективированные формы существования субъективности: знания, дискурсивные практики, практики и институты контроля и нормализации, способы принуждения и дисциплинирования, и это была своего рода, как пишет Эвальд, "история субъекта, центрированная на процедурах объективации " ( ibid .), — а затем вдруг он стал строить свой анализ в направлении от субъекта к объективированным формам. Действительно новый и эвристичный ход Фуко состоял тут в том, что было перестроено все поле философствования: к двум прежним его фокусам — "субъект", "субъективность" и "объективированные формы" — добавился третий: "формы субъективности" и "способы субъективации". Иными словами, отношение между полюсом знаний, практик, институтов, с одной стороны, и человеком — с другой, — это уже не отношение "подчинения" или "выделывания" (assujettissement) человека определенными механизмами и под определенные цели. Формы субъективности и способы субъективации — это такие наличные в культуре формы, с помощью которых люди сами делают себя субъектами того или иного опыта . Скажем, "исповедь" и "признание" — это способы субъективации, через которые "вырабатывается" — в том числе и самим же человеком — такая историческая форма субъективности, как "человек желающий".

Внутри этого нового пространства мысли — которое уже не конституируется ни поиском истины [133], ни установкой на подлинное бытие, ни разысканием феноменологических очевидностей, — абсолютно по-новому начинает ставиться и проблема " опыта ". Это уже не "изначальный опыт" эпохи "Введения" к Бинсвангеру, и не "опыт безумия", требующий высвобождения в своем "естестве", и не "опыт преступания" положенных в языке и мысли границ, в духе Истории безумия или "Предисловия к трансгрессии". " Опыт " — и здесь, быть может, очевидней всего радикальность произошедшей с мыслью Фуко трансформации — понимается теперь как историческое образование , которое конституируется на пересечении существующих в каждой культуре "областей знания, типов нормативности и форм субъективности". Это слова из "Введения" к Использованию удовольствий . А в соответствующем месте из первого варианта "Введения" Фуко говорит, что видел свою задачу в том, чтобы проанализировать сексуальность "как исторически своеобразную форму опыта", что означает необходимость понять, каким образом в западных обществах конституировался этот "сложный опыт, где связываются некоторое поле познания (с различными понятиями, теориями, дисциплинами), некоторая совокупность правил (различающих разрешенное и запрещенное, естественное и монстрообразное, нормальное и патологическое, пристойное и то, что таковым не является, и так далее), модус отношения индивида к самому себе (через который он может признать себя в качестве сексуального субъекта- среди прочих)" ( Dits et ecrits , t. IV, pp.578–579).

Тезис об историчности форм опыта — это тот центр, вокруг которого стягиваются все важнейшие темы и мысли "позднего" Фуко. Это — и то, что открыло возможность для постановки совершенно новой философской задачи: задачи критического анализа " онтологии настоящего "; это и тот голос, где оказывается возможной свобода , свободное действие; но это точно так же и возможность для Фуко определить свое место относительно философской традиции.

Выражение "онтология настоящего" появилось у Фуко в последние годы. В текстах нашего сборника- даже в тех, что были написаны в это время, — оно не встречается. Фуко и раньше говорил о задаче "диагносцировать настоящее", задаче "анализировать наше собственное настоящее" [134], но прежде это не было центральной точкой его самоосмысления как философа, точкой, через которую вновь и вновь — каждый раз по-разному — он пытается "протянуть" все основные линии своего творчества, протянуть их в будущее. "Существуют — говорит Фуко в беседе 1983 года "По поводу генеалогии этики" — три возможных области генеалогий. Во-первых, историческая онтология нас самих в наших отношениях к истине, истине, которая позволяет нам конституировать себя в качестве субъектов познания; далее, историческая онтология самих в наших отношениях к полю власти, где мы конституируем себя в качестве субъектов действия на других; наконец, историческая онтология наших отношений к морали, которая позволяет нам конституировать себя в качестве этических субъектов. Возможны, стало быть, три оси для генеалогии. Все три присутствовали, пусть и несколько неясным образом, в Истории безумия . Я рассмотрел ось истины в Рождении клиники и в Археологии знания . Я развернул ось власти в Надзирать и наказывать , а моральную ось — в Истории сексуальности " ( Dits et ecrits , t.IV, p.393). В другом месте Фуко о том же говорит как о "трех сферах опыта" ( ibid ., р.697).