Евгений Богат - Урок

А вот Щербакову становилось хуже и хуже, он не мог учиться, ему дали большой академический отпуск. И началась унылая, медленная, ненормальная для молодого человека больничная жизнь.

Доктора теперь определяли полученное им повреждение как тяжкое. В их заключении появились безрадостные фразы: «органическое повреждение черепно-мозговых нервов», «астенизация личности», «расстройство обоняния».

Он утратил работоспособность больше чем наполовину. Начал получать от государства пенсию как инвалид.

Он узнал — сосед по палате рассказал, а потом и медики подтвердили, — что в одном из неближних санаториев хорошо лечат подобные нарушения центральной нервной системы иглоукалыванием. Написал в родной Авиационный институт, и ему помогли достать путевку. Он поехал, ему стало лучше, доктора посоветовали повторить, он поехал опять.

Получал пенсию он, получала пенсию, чуть побольше и уже по возрасту, мать, и самую большую пенсию в этой семье получала бабушка. Но и трех пенсий при самой непритязательной жизни на бесчисленные лекарства и лечение в неближнем санатории чем дальше, тем острее недоставало. Ему давно говорили юристы и медики, что, согласно закону, расходы на лечение должны возместить ему люди, виновные в том, что он стал инвалидом. Судиться в его состоянии было тяжело, но выхода не было, и он составил иск, включив в него стоимость лекарств, железнодорожных и автобусных билетов (а за путевки он заплатил только третью часть стоимости, поэтому в иск их не включил — совесть не позволила.)

К судье Казакову, меленковскому, у Щербакова доверия — что поделаешь! — не было, и он попросил в области, чтобы иск рассматривал суд соседний — Муромский. Получив согласие, передал туда документы.

Недалеко до Мурома, но и не близко — несколько часов езды на автобусе. Щербаков, поехав туда первый раз с матерью (без матери не советовали и даже не разрешали ему врачи ездить), не думал и не гадал, во что сложатся эти часы за долгие-долгие месяцы, пока дело будет тянуться.

Муромский судья, получив иск, вызвал Маркина и Самойлова. Вместо Маркина, без пяти минут совершеннолетнего, явились его родители. Судья познакомил ответчиков с делом — те долго, искренне не могли понять, чего от них хотят. Судья терпеливо объяснил суть закона, обязывающего виновную сторону возместить в полном объеме ущерб нанесенный личности или имуществу потерпевшего. Его выслушали тоже терпеливо и ответили: «Побили-то давно, а обеспечивать сегодня!» И тут только до собеседников муромского судьи дошла сумма — более трехсот рублей. «Это что же, — возмутились они, — штраф был пятьдесят рублей, а на лечение триста?!» — «А если бы штраф был триста, а на лечение пятьдесят, — заметил судья, — поняли бы?» — «Это куда ни шло: вина больше расхода…» — «А сейчас вы не чувствуете себя виноватыми?» — «Были бы виноваты…» — замялись они. «…посадили бы в тюрьму, — закончил за них судья, — а раз не посадили — не виноваты! Иск будем разбирать по закону, рассмотрим билеты, рецепты…» — «Да уж рассмотрим, — пообещали ответчики. — Триста рублей!» Вернулись в Меленки и наняли адвоката, чтобы защищал их законные интересы.

И начался мучительный, как лечение, долгий разбор иска. Поначалу Щербакову казалось самым тягостным то, что разбор откладывается и откладывается, он ехал с матерью в Муром, а ответчики не являлись, и возвращались Щербаковы в Меленки ни с чем. Болела голова, было стыдно.

Наконец суд… Самойлов явился лично, а вместо Маркина — опять родители (видно, берегли сына!). А с родителями родственники, кумовья, добрые соседи. Они и составили «публику», а «публика», ее настроение, определила атмосферу зала, в котором и рассматривался иск о возмещении…

Это настроение («Дармоед, курортник, кусок от работяг отрывает») выразил до начала заседания большой сердитый дядя, одетый уже по-зимнему, хотя стояла осень (третья осень после той, когда пьяная компания нагнала Володю Щербакова с девушкой на дороге к поселку).

Сами виновные работягами пока не были, но родители их действительно работали: отец Маркина — на руководящей должности в районном автодорожном управлении, мать — в булочной, родители Самойлова — в совхозе.

Первое, что взорвало ответчиков, — рубль в день за дополнительное питание в больнице (не за все лежание, конечно, а за те немногие недели, когда стало чуть лучше и аппетит появился).

— Надо доказать, что он нуждался в дополнительном питании! — шумел молодой могучий Самойлов. — Пусть добудет подписи, удостоверяющие, что он нуждался. Пусть докажет!

— Ты заслужи его, заслужи делом перед обществом, — строго, обстоятельно советовал дядя в зимнем.

— Дополнительное питание! — с тихой яростью шумел зал.

— А что, избаловался на курортах, — заключал дядя, которого судья посулил удалить.

— Нужны солидные подтверждения, — заявил адвокат, защищавший интересы Маркина и Самойлова. — В больницах кормят хорошо, тянет, конечно, выздоравливающего к деликатесам, но документы-то не оформлены… — Он склонен был тут уступить: и сумма небольшая, и тема щекотливая. Он склонен был тут уступить, чтобы дать генеральный, победоносный бой при рассмотрении рецептов и билетов, железнодорожных и автобусных.

Щербаков стоял, как тогда, на шоссе, стараясь разумом воздействовать, уяснить, доказать, и понимал уже, что снова, как и в ту ночь на шоссе, получит еще и по левой щеке…

Наименования лекарств были написаны на рецептах, как и полагается, по-латыни, адвокат потребовал, чтобы их перевели на русский, переводчика с латинского языка в Муромском суде, естественно, не оказалось, и судья ходатайство отклонил. Тогда адвокат объявил большинство рецептов недействительными на том основании, что на них поставлен лишь штамп лечебного учреждения, а не печать. Щербаков терпеливо объяснил, что рецепты с печатями остаются в аптеке, потому что выписываются для получения лекарств, содержащих успокоительно-наркотические вещества. В иске есть документ, подтверждающий, что аптеки и эти лекарства отпускали, их тоже надо будет оплатить, несмотря на то что рецепты отобраны… Судья зачитал справку, выданную аптекой. В этом документе стояли лекарства дорогие, и когда судья дошел до одного, стоимостью три рубля девяносто копеек дядя в зимнем опять не выдержал. «Это что же, — помертвел он большим лицом, — дороже водки? За что?!» Его удалили из зала, и суд разбирал дальше рецепты, железнодорожные и автобусные билеты, и почему Щербаков ездил на консультации не один, а с матерью, и почему он был в санатории два раза, а есть люди, ни разу и не отведавшие санаторного лечения, и почему, и зачем, и почему… Наконец ответчики заявили, что Щербаков вообще никуда не ездил, а мать его на вокзалах и автобусных станциях собирала билеты.