Марк Твен - Кто же ты, человек? (Что такое человек)

Y.М.Продолжайте.

О.М.Как ты играешь в шахматы?

Y.М.Я научился играть в них неделю назад.

О.М.Играл ли твой разум в них ночь напролет в ту первую ночь?

Y.М.Не упоминайте об этом!

О.М.Он был пылко, неудовлетворенно заинтересован; он буйствовал в комбинациях; ты умолял его забросить игру и дать тебе сомкнуть глаза?

Y.М.Да, но он меня не слушал; он все играл. Это очень меня утомило и под утро я проснулся изможденным и жалким.

О.М.В какое-то время ты был увлечен какой-нибудь смехотворной рифмой?

Y.М.Да, конечно!

«У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил».

И так далее. Мой ум был в восторге от нее. Он повторял ее круглыми сутками целую неделю, несмотря на все, что я предпринимал, чтобы остановить его, и мне уже казалось, что я сойду с ума.

О.М.И новая популярная песенка?

Y.М.Разумеется! Да, новая популярная песня с цепляющей мелодией поет в голове сутки напролет, спишь ли ты иль бодрствуешь, пока тебя не заклинит. Разум ни за что не заставишь бросить ее.

О.М.Да, спишь ли иль бодрствуешь. Разум вполне независим. Он повелевает. Ты ничего с этим не поделаешь. Он так далек от тебя, что сам устраивает свои дела, поет песенки, играет в шахматы, плетет свои сложные и искусные сны, пока ты спишь. Ему не нужна твоя помощь или твое руководство, ни то ни другое ему не нужно, спишь ты или бодрствуешь. Ты вообразил себе, что можешь породить мысль у себя в голове, и ты искренне полагаешь, что это тебе по плечу.

Y.М.Да, у меня была такая мысль.

О.М.Но ты не можешь породить сон, над которым ему предстоит работать, и заставить принять его?

Y.М.Нет.

О.М.И ты не можешь диктовать ему порядок действий, когда он сам выдумывает сон?

Y.М.Нет. Никому это не под силу. Вы считаете, что бодрствующий разум и спящий разум — это одна и та же машина?

О.М.Тому есть довод. Днем у нас ведь бывают фантастичные и сумасбродные мысли? Вещи, похожие на сон?

Y.М.Да — как персонаж Герберта Уэллса, который изобрел способ делать себя невидимым; и как арабские сказки Тысячи и одной ночи.

О.М.И есть сны, которые рациональные, простые, последовательные, реальные?

Y.М.Да, у меня случаются такие сны. Сны, похожие на реальность; сны, в которых бывают несколько личностей с отличительно разными характерами — изобретения моего разума, но тем не менее посторонние для меня: вульгарная личность; утонченная личность; мудрая личность; дурачок; жестокая личность; добрая и сопереживающая; задиристая; миролюбивая; старики и юноши; красивые и непритязательные девушки. Они говорят за себя, каждый сохраняет свои свойства. Бывают яркие битвы, яркие и тяжелые оскорбления, живые любовные истории; трагедии и комедии, печали, берущие за душу, слова и поступки, вызывающие искренний смех: в самом деле, это с точностью похоже на реальность.

О.М.Твой спящий разум разрабатывает проект, последовательно и мастерски развивает его, разворачивает драму, заслуживающую доверия — и все это без твоей помощи и даже намека с твоей стороны?

Y.М.Да.

О.М.И это довод в пользу того, что он в состоянии делать тоже самое и в бодрствующем состоянии — без твоей помощи и даже намека с твоей стороны — и я думаю, что так оно и есть. Это довод в пользу того, что это все тот же старый добрый разум в обоих случаях, который никогда не нуждается в твоей помощи. Я думаю, что разум — это чистая машина, абсолютно независимая машина, автоматическая машина. Проводил ли ты другой опыт, который я тебе предложил совершить?

Y.М.Который?

О.М.Тот, который помог бы определить, как много влияния ты имеешь на свой разум, если вообще имеешь.

Y.М.Да, и он меня более или менее позабавил. Я сделал, как вы сказали: я поставил перед глазами два текста — один неимоверно скучный и лишенный интереса, другой изобилующий интересом, возбуждающий интерес, раскаленный им. Я приказал своему разуму заинтересовать себя скучным отрывком.

О.М.Подчинился ли он?

Y.М.Нет. Он занял себя другим текстом.

О.М.Но ты из кожи вон лез, пытаясь подчинить его?

Y.М.Да, я сделал все, что смог.

О.М.О чем был отрывок, заинтересоваться которым он напрочь отказывался?

Y.М.Это была загадка: Если A должен B полтора доллара, и B должен C 2.75 доллара, и C должен A 35 центов, и Д и A вместе должны E и B 3.16 — я не помню все досконально, помню, что было ужасно скучно, и я не мог заставить себя следить за текстом больше, чем по полминуты; мой разум так и норовил прочесть другой текст.

О.М.О чем он гласил?

Y.М.Это не имеет значения.

О.М.Но что это было?

Y.М.Фотографией.

О.М.Твоей?

Y.М.Нет. ЕЕ фотографией.

О.М.Ты и в самом деле провел честный опыт. Провел ли ты второе испытание?

Y.М.Да. Я пытался заинтересовать свой ум отчетом о состоянии рынка свинины, напечатанного в газете, и в то же время я напомнил ему о случае, приключившемся со мной 16 лет назад. Он отказывался заинтересовать себя свининой и отдавал весь свой безраздельный интерес тому древнему случаю.

О.М.Что это было за происшествие?

Y.М.Вооруженный сорвиголова отпустил мне пощечину меня в на глазах у 20 свидетелей. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, я становлюсь исступленным и кровожадным.

О.М.Хороший опыт, оба. Честно проведенные опыты. Попробовал ли ты другое мое предложение, другой опыт?

Y.М.Тот, который должен был показать мне, что, если я предоставлю свой разум самому себе, он найдет вещи, о которых будет думать, без всякой моей помощи, и это убедит меня, что он машина, автоматическая машина, приводимая в движение внешними влияниями, и так же независимая от меня, как могла бы быть, будь она в чьем-то другом черепе? Вы об этом говорите?

О.М.Да.

Y.М.Я попробовал. Я брился. Я сладко спал, мой ум был очень активным, резвым и беззаботным. Он наслаждался чудесным и радостным эпизодом моего далекого отрочества, который неожиданно промелькнул у меня в голове — вызванный к жизни видом желтой кошки, осторожно пробиравшейся по крыше дома. Цвет этой кошки воскресил у меня в памяти ту, прошлую кошку, увидел ее идущей рядом со ступенькой кафедры; увидел, как она ступила на большой кусок липкой бумаги и увязла всеми ногами; увидел, как она боролось и упала, беспомощная и недовольная, все упорней и упорней, непримиримей и непримиримей, все проклиная внутри; увидел беззвучную паству, дрожащую как желе, и слезы текли по их щекам. Я все это представил. Вид этих слез переключил мой мозг на более отдаленную и печальную картину — в Терра-дель-Фуего — и глазами Дарвина я видел огромного голого дикаря, который швырнул своего ребенка о камни за какой-то пустяк; увидел, как бедная мать подняла умирающее дитя и прижала к груди, беззвучные слезы лились из ее глаз. Продолжал ли мой разум плакать вместе с той черной сестрой моей? Нет — в мгновение ока он был за тридевять земель от этой сцены, занимая себя повторяющимся и неприятным сном. В этом сне я всегда нахожу себя голым, стоящим в гостиной посреди группы изысканно одетых леди и джентльменов, съеживаясь и пытаясь спрятаться, ломая голову, как же я там оказался. И так далее, и так далее, картина за картиной, случай за случаем, все перемещаемая панорама вечно изменяющихся, вечно исчезающих образов, вырабатываемых моим рассудком без всякой помощи с моей стороны — и это займет, наверное, 2 часа, чтобы просто перечислить бесчисленное множество вещей, которые мой мозг запечатлел за 15 минут, не говоря уже о том, чтобы описать их.