Карл Маркс - Собрание сочинений, том 27

2. Пруссия —? 3. Австрия —? Это — в отношении регулярных, организованных войск. Что касается партизанских отрядов, то их явится легион, конечно, ни к чему не пригодных. Если в течение первых месяцев удастся составить из перешедших на сторону революции войск 50000—60000 боеспособных солдат, то это много. А откуда за такое короткое время взять офицеров?

Ввиду всего этого представляется более вероятным, что революция, если она разразится в ближайшем году, должна будет в первое время, — за неимением того, что дало Наполеону возможность быстро сформировать исполинскую армию, а именно хороших кадров, неизбежно отсутствующих во всякой революции (даже во Франции), — либо оставаться в состоянии обороны, либо ограничиться словесным провозглашением революции из Парижа и очень неудовлетворительными, заслуживающими порицания, вредными экспедициями типа Рискон-Ту [329]в более широком масштабе. Разве только рейнские крепости падут после первого штурма, и пьемонтское войско последует призыву гражданина Техова; или дезорганизация прусских и австрийских войск даст возможность немедленно овладеть Берлином и Веной, как центрами, и тем самым принудить Россию перейти к обороне; или вообще произойдут события, которых заранее нельзя предвидеть. Строить на этом свои расчеты a lа Техов и заниматься исчислением вероятностей — дело праздное и произвольное, как я уже в этом давно убедился на своем собственном опыте. Можно лишь сказать одно, что чрезвычайно много зависит от Рейнской провинции.

Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart. 1913

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

[Лондон], 13 октября 1851 г. 28, Deanstreet, Soho

Дорогой Энгельс!

Ты, вероятно, видел в «Kolnische Zeitung» написанное мною заявление по поводу сплетен, распространяемых аугсбургской «Allgemeine Zeitung» [330]. Болтовня стала прямо невыносимой. Цель, которую эти олухи в последнее время преследовали своими непрерывными атаками во всех немецких газетах, как мне достоверно известно, состояла в том, чтобы поставить меня перед такой дилеммой: либо я должен был публично осудить заговор, а, таким образом, и наших партийных друзей, либо публично признать его и, таким образом, совершить «юридическое» предательство. Но эти господа слишком неотесаны, чтобы поймать нас.

Вейдемейер 29 сентября отплыл из Гавра в Нью-Йорк. Он встретил там Рейха, который тоже поехал за океан. Рейх был арестован вместе со Шраммом; он сообщает, что полиция нашла у Шрамма копию протокола, в котором содержится запись дебатов, вызвавших его дуэль с Виллихом, протокола от того самого вечернего заседания, когда он обрушился на Виллиха и ушел с заседания [331]. Этот документ написан его рукой, но не подписан. Таким образом, полиция обнаружила, что он — Ш[рамм], а не «Бамбергер», по паспорту которого он жил в Париже. С другой стороны, этот протокол еще больше запутал г-на начальника полиции Вейса и компанию тем, что наши имена оказались замешанными в эту грязную историю. Раз уж Шрамм совершил эту глупость, то утешением является хоть то, что этот «честный человек» будет наказан как раз за это.

Итак, Кинкель употребил присланные из Америки 160 ф. ст. на то, чтобы самолично отправиться вместе со своим спасителем Шурцем в Америку и производить там сборы {486} . Удачно ли он выбрал для своего отъезда туда как раз момент депрессии на американском денежном рынке, — это большой вопрос. Он избрал этот момент для того, чтобы попасть туда раньше Кошута, и льстит себя надеждой при какой-нибудь оказии публично обнять Кошута в этой стране будущего и прочесть во всех газетах: Кошут и Кинкель!

Пользуясь поднятым им шумом об освобождении рабов, г-н Гейнцен создал в Нью-Йорке новое акционерное общество и продолжает издание своей газеты под несколько измененным названием.

Штехан — не доверяй ни одному штраубингеру! — уже в продолжение нескольких недель находится здесь в свите Виллиха — Шаппера. Когда обнаружился факт, что его письма к таракану Дицу попали в руки ганноверской полиции, Ш[техан] написал корреспонденцию в «Norddeutsche Zeitung», в которой сообщает, будто у Дица был взломан письменный стол (какая ерунда!) и похищены письма. Шпионом-де оказался, как теперь установлено, находящийся давно на службе у полиции Хаупт из Гамбурга. Какое счастье, что я не допустил несколько недель тому назад никакого публичного вмешательства в дело Дица — Штехана. Что касается Хаупта, то я о нем больше ничего не слыхал и напрасно ломаю себе голову над тем, как передать ему письмо, так как он должен объясниться. Через Веерта я уже раз сделал такую попытку, но домашние Х[аупта] отказались принять Веерта под предлогом, что того нет дома, Что ты думаешь о Хаупте? Я убежден, что он не шпион и никогда шпионом не был.

Эдгар Бауэр будто бы тоже здесь. Я еще его не видел. Неделю тому назад сюда приезжал Блинд с супругой (мадам Коген) для посещения выставки; в воскресенье он снова уехал. С прошлого понедельника я его больше не видал, и именно из-за следующего нелепого случая, который покажет тебе, до какой степени этот несчастный находится под башмаком своей жены. Сегодня я получил местное письмо, в котором он извещает меня о своем отъезде. Итак, в прошлый понедельник он был у меня с женой. Кроме них были Фрейлиграт, Красный Вольф {487} (который, к слову сказать, без всякого шума опять появился у нас и к тому же недавно женился на англичанке; она — синий чулок), Либкнехт и несчастный Пипер. Жена Блинда — живая еврейка, и мы очень весело смеялись и болтали, пока «всякой лжи отец» {488} не перевел разговор на вопросы религии. Она хвастала атеизмом, Фейербахом и т. д. Тогда я стал нападать на Ф[ейербаха], но, конечно, весьма учтиво и дружески. Вначале мне казалось, что еврейке дискуссия доставляет удовольствие, и это, конечно, было единственным основанием, почему я пустился в рассуждения на эту скучную для меня тему. А в это время мое нескромное доктринерствующее эхо, г-н Пипер, вмешался в разговор, прорицая, как оракул, и, признаться, не весьма тактично. Вдруг я вижу, что наша дама утопает в слезах. Блинд меланхолически бросает на меня взгляды, полные укоризны, она откланивается — «и след навек пропал» {489} , и Блинд тоже исчез. Такого приключения у меня еще никогда не было за всю мою долгую практику.

Пипер отбыл вместе с Ротшильдами во Франкфурт-на-Майне. Он усвоил себе очень неприятную манеру: когда я с кем-нибудь дискутирую, он вмешивается в разговор с весьма глупым пpeвосходством ментора.

Почтеннейший Гёрингер прислал мне вызов в суд на 22-ое сего месяца по поводу старого долга. Одновременно этот великий человек выехал в Саутгемптон, чтоб принять Кошута. Очевидно, это я должен оплатить расходы по торжественному приему.