Джон Ролз - Теория справедливости

Важно понимать, чего хотят теоретики, утверждающие существование доминантных целей: а именно, метода выбора, которого всегда мог бы придерживаться сам субъект, чтобы принять рациональное решение. Таким образом, имеются три требования: концепция осмотрительности (deliberation) должна специфицировать (1) процедуру выбора первого лица, которая (2) применима в общем случае и (3) гарантированно ведет к наилучшему результату (по крайней мере, при благоприятных условиях наличия информации и способности к расчету). У нас нет процедуры, удовлетворяющей этим условиям. Случайный выбор (random device) обеспечивает общий метод, но он рационален только в особых обстоятельствах. В повседневной жизни мы применяем схемы рассуждения, заимствованные из культуры и модифицированные нашей собственной жизненной историей. Однако нет никакой уверенности, что эти формы анализа рациональны. Возможно, они лишь соответствуют различным минимальным стандартам, которые позволяют нам как-то обойтись далеко не лучшим из того, что мы могли бы сделать. Таким образом, если мы стремимся к общей процедуре, посредством которой сравниваются наши конфликтующие цели, чтобы можно было выделить, или, по крайней мере, мысленно идентифицировать, наилучший способ действий, тогда идея доминантной цели дает, как кажется, простой и естественный ответ.

Рассмотрим теперь, какова могла бы быть эта доминантная цель. Это не может быть само счастье, поскольку это состояние достигается выполнением рационального жизненного плана, установленного независимо. Мы можем сказать в лучшем случае, что счастье представляет собой охватывающую цель, подразумевая, что сам план, реализация которого делает человека счастливым, включает и упорядочивает многообразие целей, каковы бы они ни были. С другой стороны, чрезвычайно неправдоподобно представлять доминантную цель как личную или социальную установку (objective), вроде осуществления политической власти, или достижения социального одобрения, или максимизация материального достатка. Предпочтение лишь одной цели, безусловно, противоречит нашим обдуманным ценностным суждениям и даже бесчеловечно, поскольку при этом мы пренебрегаем остальными целями. Ведь доминантная цель, по крайней мере, лексически первична по отношению ко всем другим целям, и ее преследование всегда обладает абсолютным приоритетом. Так, Лойола утверждает, что доминантная цель состоит в служению Богу, и тем самым, в служении нашей душе. Он последователен в признании, что продвижение божественных намерений (intentions) является единственным критерием сравнения подчиненных целей. Исключительно по этой причине мы и должны предпочесть здоровье — болезни, богатство — бедности, честь — бесчестью, долгую жизнь — короткой и, можно добавить, дружбу и привязанность — ненависти и недружелюбию. Мы должны быть безразличны, говорит он, ко всем и всяким привязанностям, ибо они становятся неуместными, когда мешают нам быть уподобленным уравновешенным весам, готовым принять направление, которое, как мы полагаем, является наилучшим для славы Божьей19.

Следует заметить, что принцип безразличия совместим с нашим наслаждением меньшими удовольствиями и дозволением заниматься игрой и развлечениями. Ведь эта деятельность дает отдых уму и покой душе, так что мы лучше подготовлены к продвижению более важных целей. Именно поэтому Аквинский полагает, что видение Бога является конечной целью всего человеческого знания и всех занятий, и находит место для игры и забавы. Тем не менее, эти удовольствия разрешены лишь в той степени, в какой благодаря им продвигается более высокая (superordinate) цель, или, по крайней мере, при этом не возникают препятствия. Мы должны организовать все вещи так, чтобы наше снисходительное отношение к фривольности и насмешкам, привязанностям и дружбе не мешало полной приверженности нашей конечной цели20.

Крайний характер доминантно-целевого подхода часто скрывается неясностями и размытостью предлагаемых целей. Так, если Бог понимается (как-это и должно быть) как моральное существо, то цель служения Ему остается неспецифицированной в той степени, в какой божественные намерения не ясны из откровений, или не проявляются в природных основаниях. В этих рамках теологическая доктрина морали подвержена тем же проблемам сравнения принципов и определения приоритетов, которые свойственны и другим концепциям.

Поскольку обсуждаемые вопросы обычно состоят именно в этом, решение, предлагаемое религиозной этикой, — лишь видимое решение. И, безусловно, когда доминантная цель ясно специфицирована как достижение некоторой объективной цели, вроде политической власти или материального достатка, лежащие в основании фанатизм и бесчеловечность очевидны. Человеческое благо разнородно, поскольку разнородны цели личности. Хотя подчинение всех наших целей одной цели, строго говоря, не нарушает принципов рационального выбора (во всяком случае, принятых во внимание принципов), оно, все-таки, кажется нам иррациональным, а часто и просто безумным. «Я» подвергается искажению и ставится на службу одной из его целей ценой всей системы.

Традиционно гедонизм понимается двояко: либо как убеждение, что единственным подлинным благом является чувство приятности, либо как психологический тезис, что единственное, к чему стремятся индивиды, — это удовольствие. Однако я буду понимать гедонизм третьим способом, а именно, как попытку провести концепцию доминантной цели в размышлении. Она стремится показать, как возможен рациональный выбор, по крайней мере, в принципе. Хотя эта попытка и не удается, я рассмотрю ее кратко по причине того, что она высвечивает контраст между утилитаризмом и договорной доктриной.

Я представляю ход мысли гедониста следующим образом. Во-первых, он думает, что если человеческая жизнь направляется разумом, должна существовать преобладающая цель. Не существует рационального способа уравновесить наши соперничающие цели, кроме как посредством какой-то более высокой цели. Во-вторых, он истолковывает удовольствие узко, как приемлемое чувство. Приятность как атрибут чувства и ощущения мыслится как единственный правдоподобный кандидат на роль преобладающей цели, и поэтому она является единственной вещью, которая представляет благо сама по себе. Понимание того, что удовольствие является единственным благом, не постулируется в качестве первого принципа, который должен соответствовать нашим обдуманным ценностным суждениям. Наоборот, к удовольствию приходят как к преобладающей цели через процесс устранения. Исходя из возможности рационального выбора, такая цель должна существовать. В то же время эта цель не может быть счастьем или какой-то объективной целью. Чтобы избежать порочного круга в первом случае и бесчеловечности и фанатизма во втором, гедонист обращается внутрь себя. Он обнаруживает окончательную цель в некотором определенном качестве ощущения или чувства, идентифицируемым интроспективно. Мы можем предполагать, если нам угодно, что приятность может быть определена наглядно как такое качество, которое обще чувствам и ощущениям, по отношению к которым у нас есть благоприятная установка и желание их продлить, при прочих равных условиях. Так, с целью иллюстрации, можно было бы сказать, что приятность — это черта, общая для ощущения запаха розы, вкуса шоколада, ответной страсти и т. п. Аналогично определяется противоположное качество неприятности21.