Дэвид Лоуренс - Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность

Научные факты о сексе точно так же можно называть сексом, как скелет — человеком. Вы ведь дважды подумаете, прежде чем укажете подростку на скелет и скажете:

— Вот видишь, мой мальчик, таким ты станешь, когда подрастешь.

А сюсюкающее «объяснение» феномена секса как «чудесного» продолжения чистой, идеальной любви? Чем это лучше? Или представление его в качестве способа обретения маленького, славного ребеночка?.. А вот вам еще один пример подобного рода:

— Бог сотворил нас такими, мы так устроены и должны это делать, чтобы появлялись на свет маленькие, славные детки…

От всего этого просто тошнит! Говоря такое, мы разрушаем глубокий смысл сексуальной жизни. Быть может, этого мы и добиваемся в конечном итоге?

Когда человечество наконец одумается и придет в чувство, оно увидит, что за содомское яблоко — это наше понимание секса [73]. И какой чудовищной трухой забиты наши мозги. Когда мы уразумеем это, мы все наши «знания» и «понимания» соберем в охапку, запрем на замок, поместив рядом с другими ядами, и так же, как их, станем выдавать только в минимальных дозах, причем на выдаче будут сидеть доверенные и компетентные люди.

Мы и так уже почти до смерти отравили массы всем этим пониманием. Не за горами исчезновение человечества с лица земли или полное его вырождение. Нам удалось культивировать в народе какое-то бесплодное уныние, какую-то одержимость нигилизмом, — видимо, за счет постоянного вдалбливания в головы людей мысли о том, что человек — это всего лишь скелет из склепа, скелет из грязных костей. Наше «понимание», наша наука и наш идеализм породили в людях отвращение к самим себе, словно каждый раз, глядя в зеркало, человек видит в нем свой собственный череп. Человек — всего лишь игрушка «в руках» научно установленных причин и следствий, вместилище биологических процессов, прикрытое лохмотьями идеала. Не удивительно, что мы видим, как сквозь нашу плоть просвечивает скелет.

Наши лидеры никогда не любили людей — они любили идеи и с готовностью жертвовали людьми, которые в порыве коллективной страсти клали свою жизнь на алтарь какого-нибудь идеала, представляющего собой все ту же труху. Учащался ли пульс у президента Вильсона [74], или у Карла Маркса [75], или у Бернарда Шоу [76]от любви к трудящемуся человеку, мало что понимающему и обманутому? Нет, никогда. Каждый из этих лидеров, скорее всего, видел в нем этакий символ, а не конкретного человека из плоти и крови. Живая личность была для них кем-то вроде Мафусаила, то есть абстракцией человека [77].

А как насчет меня самого? По крайней мере, я могу быть спокоен в одном: мои книги не повредят трудящемуся человеку, ибо он никогда их не будет читать. И все же я очень хотел бы его спасти, хотел бы, чтобы он жил своим исконным, спонтанным, живым бытием. Я не могу этого не хотеть. Это говорит во мне мой глубочайший инстинкт [78].

Я охотно забрал бы у трудящегося человека ответственность за общечеловеческие проблемы — ответственность, для него невыносимую, отравляющую ему жизнь. Я охотно забрал бы у него ответственность за будущее человечества, за развитие мысли и направление развития общества. Но я охотно разделил бы с ним общую веру в будущее и надежду на лучшее. И я бы взял на себя часть его ответственности за будущее, если бы мне ее вверили.

Я бы охотно забрал у него все книги, газеты и всяческие теории. Взамен я вернул бы ему его прежнюю беззаботность, богатую, свойственную ему искони спонтанность и полноту жизни.

В сложный период своего полового созревания индивид проходит вторую стадию развития. Нормальный переход на эту стадию невозможен, пока не будет обеспечиваться в полной мере деятельность первых четырех полюсов психики. Детство — это, образно говоря, «куколка», из которой должна выбираться на свет каждая человеческая «бабочка». Этого можно достичь лишь ценою полного напряжения сил: попробуйте-ка выбраться на свет, если он всей своей тяжестью, всей своей традицией любви наваливается на вас и не дает вам выпростаться из «куколки».

В этот период нас поджидает опасность чрезмерной, всепоглощающей любви, сугубо симпатического общения и «понимания». И сосредоточена эта опасность в «высшей земной» любви — любви матери и ребенка.

А это означает, что каждый ребенок, взращенный в любви, — да, собственно, любой ребенок, который хоть как-то дорог для своих родителей, — испытывает постоянную перегрузку верхних симпатических центров, что приводит к постепенной атрофии нижних центров, особенно большого волевого центра нижнего тела. Центр чувственной, мужской независимости, центр торжествующего, дерзкого, упрямого и гордого «я» — этот центр подвергается непрестанному подавлению. Теплое, своевольное, чувственное «я» отвергается, угнетается, ослабляется — и так на протяжении всего периода детства. Под чувственным «я» мы имеем в виду более глубокую, чем обычно, более импульсивную, более независимую натуру.

И каков результат? Верхний симпатический центр приходит в состояние неестественного, воспаленного перевозбуждения. Волевые же центры настолько ослаблены, что их функционирование сводится лишь к периодическим приступам или спазмам. Нормальная полярность симпатической волевой системы ребенка нарушена. И в результате — преувеличенная чувствительность, чередующаяся с приступами чего-то вроде бессильной ярости; перед нами изнеженный, хилый ребенок, нервный и капризный. У таких детей наблюдается холодное упрямство душевной воли — упрямство, упершееся в одну точку, в один, как правило, несущественный пункт.

В таких случаях один из родителей, обыкновенно мать, становится предметом слепого обожания, в то время как другой родитель — как правило, отец, — становится предметом неприятия. В то же время ребенка учат, что он должен любить обоих родителей; что любовь, нежность и сострадание — это «правильные» чувства, тогда как неприязнь, бессердечие и равнодушие — чувства «неправильные», от которых следует избавляться.

И каков результат? Верхние центры оказываются переразвитыми до состояния неестественной обостренности и уязвимости — или же, наоборот, до состояния полной прострации и оцепенения. И тогда между ребенком и одним из родителей устанавливаются болезненные, напряженные отношения, словно между взрослыми — такие отношения бывают между охладевшими друг к другу любовниками или между подругами, каждая из которых старается контролировать все поступки другой. Вместо того чтобы оставить ребенка в покое, наедине с его глубокими и недоступными взрослому чувствами, родитель пытается добиться от него ответа на свою «самоотверженную» любовь, а значит, навязывает сознанию ребенка, на одном из двух уровней, то, чего там нет и быть не может, а на другом уровне — мешает свободному проявлению его чувств.