Александр Секацкий - Онтология лжи

Стало быть, первое высказывание (взятое как максима воли) примыкает к законодательству чистого практического разума. Для второго высказывания аподиктическая форма представляется излишней, но лишь потому, что в его основе лежит иной тип законодательствования, иной способ обязывания, где правит не провозглашаемое, а подразумеваемое. . Желание погрузиться в стихийную импровизацию мысли, в Weltlauf, т. е. всласть поболтать, минуя репрессивную инстанцию истины, соответствия слова и дела, не провозглашается и далее не имеется в виду. Оно, скорее, «имеется в невидимости», в укрытии, откуда, тем не менее, эффективно вершит дискурс повседневности. Так что на каждое мгновение (момент) истины приходится целая эпоха болтовни,,

Бог не может испытывать страдательных состояний, не может реагировать на отсвет. Ложь (сфера миража, рефлексии) есть то, что невидимо Богу. Потому она и «не существует» в самом абсолютном смысле — не существует до тех пор, пока не появится устройство, способное считывать «морок», проходить через миражные, несуществующие измерения мира, не сдвигая сущее со своих мест. Это уникальное место мест в раскладке Вселенной — место субъекта.

Но для нас важны ситуации, когда человеческий тип решений не годится, когда недопустима сама возможность двойственности, т. е. возможность иметь в виду нечто иное, чем то, что визуализируется непосредственно. В таких ситуациях используется процедура жребия, наглухо экранирующая возможность видения сквозь — в этом смысле повязка на глазах древнегреческой богини правосудия Фемиды уместна как живая видеологическая метафора.

Сюда же относится голубь (попугай), вытаскивающий «билетики судьбы», или невинный («невинный» в данном случае как раз и означает «не видящий лишнего», ничего не имеющий в виду) ребенок, достающий шарики с номерами выступающих на чемпионате мира команд. Ёще Фрейд обратил внимание на практическую невозможность для человека назвать ряд случайных чисел — рано или поздно обнаруживается мотивировка. Так избыточность сознания препятствует адаптации к стохастическому ряду, доступное голубю оказывается недоступным человеку.

Более того, можно решительно высказать предположение, что при любом прогрессе знания останется тип решений, недоступных «так устроенному сознанию» и одновременно вполне тривиальных для иных возможных миров разумности. Иными словами, жребий принципиально неустраним как точка присутствия абсолютно чужеродного начала в ноосфере. Логос гипотетически бессилен перед властью жребия, перед ним обнаруживается как бы предел дальнодействия «этого сознания», или класс ситуаций, не только недопустимых для лжи (способной вклиниваться в сколь угодно малые зазоры естественного хода вещей), но недоступных при одном только наличии принципиальной способности ко лжи, т. е. того, что как раз и конституирует нормальную психику, гражданскую «вменяемость» человека.

Неудивительно, что «счастливый случай» и божественное Провидение, вообще говоря, непосредственно неотличимы друг от друга для способного ко лжи типа сознания Homo sapiens.

Правда, могут быть аннигиляторы и для сознания, способного солгать, например те же дриблинги. Но специальное защитное применение дриблингов уже предполагает представление о таком сознании, как наше, и, значит, владение хотя бы одним модусом лжи, т. е. способностью солгать.

Здесь мы имеем дело с экстремальностью, когда наращивание хитрости оказывается бесполезным и даже вредным. Только святой Бог и чистый случай не взаимодействуют с ложью, а, наоборот, аннигилируют стратегию, основанную на способности ко лжи. «Остальное бытие» фальсифицируемо на всем его протяжении; нет в мире других аннигиляторов лжи, есть разве что барьеры для грубой, неискусной фальсификации, но эти барьеры все-таки берутся хитростью, техникой в широком смысле. Они не прерывают имманентную топику «этого сознания».

Видимо, самопроизвольные дриблинги встречаются в мире крайне редко. Иначе разум человеческого типа уже давно подвергся бы разрушению. Очевидно, самым мощным дриблингом был бы реально действующий детектор лжи — устройство, способное фиксировать ложь на всем ее протяжении. Если бы человечеству удалось реализовать эту навязчивую идею, ему бы уже не понадобились ни атомная бомба, ни Армагеддон. Ложь, развоплотившись из состояния субъектности, снова скрылась бы в трещинах Хаоса.

Рассматривая разные типы причинения, Канг выделил сферу чистого практического разума как сферу особой причинности, где законодательствует свобода. Основанием такого подразделения послужило то, что принадлежащие к сфере чистого практического разума поступки и интенции человека, проявляющиеся в этом мире, идут не от мира сего. Их причина расположена не за ними, как в случае солнечного затмения или сезонного перелета птиц, а перед ними, в некоей воображаемой геометрии долженствования. Воображаемые точки (в духе современности их можно назвать аттракторами), не обладая даже достоинством наличного бытия, как бы отсутствуя в ряду фактичности, способны создавать силовые линии, искривляющие пространство человеческих поступков или, вернее, «пространство поведения» в нечто человеческое.

Позднее, в неокантианстве, эта область иного причинения была названа сферой ценностей. Мы будем использовать термин «идеальное», понимая его прежде всего топологически, как неминуемую территориальность в архитектонике «этого сознания» (разумности человеческого типа).

Идеальное трансцендентно в том смысле, что любая цепь физической причинности обрывается, не достигая «той стороны»; в свою очередь, причинение свыше не может имманентно перейти в физическое действие — даже для того чтобы поднять камень, требуется мобилизация законодательства природы, правящего связью явлений. Мы не станем касаться четырех причин Аристотеля или подробных дистинкций Фомы и Суареса о ближайшей и отдаленной причине, а просто отметим, что любое действие, происходящее в физическом мире, т. е., по Канту, имеющее характер явления, как бы окружено коконом «ближайшей причинности», и любая другая обусловленность все равно воздействует на этот кокон. Если проследить многочисленные линии «потому что», ведущие от простейшего действия (крика, поднятия камня) к некоторому субъекту, то можно выделить участок траектории, где происходит «инициирование кокона» и, стало быть, прорыв имманентного ряда воли, желания или какой-нибудь другой интенции. Допустим, человек поднимает камень, чтобы защитить от врага слабого (явное причинение свыше), но как бы ни были незначительны собственно физические его усилия, человек вынужден мобилизовать их, ибо камень не поддается его красивой интенции непосредственно.