Александр Секацкий - Онтология лжи

«Может ли Бог создать камень, который сам не сможет поднять?» — гласит известный риторический вопрос. Мы оставим его, разумеется, без ответа. Заметим лишь, что все камни мироздания на всякий случай подстрахованы от воздействия человеческой воли как единственной необходимой и достаточной причины — есть основания полагать, что без этой страховки от мироздания уже давно не осталось бы камня на камне.

Единство человеческого складывается из сопряжения взаимно трансцендентных сфер и поэтому никогда не может быть представлено в виде плоскости или непрерывного ряда (неважно чего — причин или заклинаний). Между тем среди интенции человеческого духа далеко не последнее место занимает как раз интенция свести все воедино, объяснить мир из единого основания. Ее, пожалуй, можно назвать сильнейшим «философским драйвом». В частности, упорядочение мира его логическим объяснением встроено a priori в структуру чистого теоретического разума и является требованием идеального. Уже Гегель назвал логику моралью мысли; с тех пор данный афоризм претерпел множество вариаций и успел стать общим местом. Кант, однако, воздержался от этого напрашивающегося сравнения — быть может, благодаря редчайшему чутью, позволившему ему не нарушать границ и автономий. Дело в том, что в пространстве идеального логика составляет особое «подпространство», где сверхъестественное законодательство (императив) велит имитировать закон явлений. Гегель назвал бы эту форму логического законодательствования «отрицанием отрицания», мы же назовем ее суверенитетом разума, проявляющего бесстрашие второго порядка. Бесстрашие первого порядка лучше всего иллюстрируют декреты о восходе Солнца и прекращении дождя, издаваемые средневековым китайским императором Лянь Ю. Таким образом, идеальное несмотря ни на что утверждает автономность своего законодательства, и без этой первой стадии никакие последующие обособления в толике идеального были бы невозможны. [54] Принято считать, что несогласование мифа с законом явлений представляет собой момент слабости (и только) мифологического мышления. Между тем, без помощи контрмотивации, без воли к пересозданию мира, никогда не удалось бы удержать дистанцированный от природы плацдарм автономного законодательства разума. Если бы ребенок осваивал речевые структуры только вслед за действительным эмпирическим опытом, то его очеловечивание потребовало бы необозримого времени, а значит — стало бы невозможным.

Образец бесстрашия второго порядка состоит в допущении того, что сама мораль подчиняется закону явлений, например, закону экономии и т. п. В этом смысле, такой позитивист, как И. Бентам может быть назван китайским императором наоборот. И сейчас еще продолжается его правление, которое М. Хайдеггер назвал царством Gesteller. Иными словами, логика есть довольно позднее приобретение духа, результат успешного сепаратизма теоретического разума в империи идеального.

Но в архитектонике практического разума существует и более фундаментальная оппозиция идеальному, особая теневая сфера, без которой человеческому существу просто не хватает мерности, чтобы быть. Назовем эту сферу — сферой маргинального и определим ее но контрасту со сферой идеального следующим образом.

Идеальное есть то, что присутствует, несмотря на отсутствие в имманентности хода вещей; оно есть «видимое, несмотря ни на что» (ср. хайдеггеровский анализ «идеи» Платона как «вида», «зримости»). Напротив, маргинальное — это «невидимое несмотря ни на что», то, что полагается отсутствующим, как бы несуществующим, не имеющим имени вопреки своей включенности в причинный ряд и в феноменологический срез повседневности. Маргинальное присутствует как лишенное видимости — «тайное», «порочное», «греховное» — некий мощный источник причинения, мотивы которого необходимо перепричинить — идеализировать, удержать вне сферы рефлексивного самоотчета, в иновидимости.

Такого рода элементарную архитектонику практического разума мы и называем видеологической раскладкой этого сознания: отметим, что сферы идеального и маргинального имеют общую видимость, но разную невидимость; причем маргинальное представлено либо в иновидимости (это дозволенный, принятый для него способ репрезентации), либо в эксцессе — в некоем акте видеологического взрыва, представляющего собой смену полярности.

Каждый из полюсов сознания, как идеальное, так и маргинальное, автономны в пределах сферы своего законодательства. Регистраторами двух автономий можно, при желании, назвать Канта и Фрейда. Нас интересуют коллизии, неизбежно возникающие в случае экспансии суверенных, равно необходимых начал на сопредельную территорию. Речь пойдет именно о видео логической стороне коллизий, имеющих еще множество других параметров — экзистенциальных, социальных, социально-психологических. Уже простое нарушение соотношения видимого и невидимого в раскладке практического разума влечет за собой фундаментальные перемены и, как правило, ставит под угрозу условия человеческого существования.

Что, казалось бы, плохого может содержать в себе «настойчивое утверждение идеала»? Существует колоссальный слой штатных и внештатных моралистов (абсолютно преобладающий в педагогике, в клерикальных кругах, но пронизывающий и все остальные страты общества), специализирующийся на морализаторстве, на обличениях лжи и т. п. Оставляя в стороне несбыточность подобных проповедей (Господь не зря отделил желание сдвинуть камень от самого камня), можно указать на результаты давно уже проделанного философского анализа. По Канту, нравственное законодательство есть сфера свободы и поэтому принуждение к нравственности является даже не то что безнравственным, а попросту саморазрушительным актом. [55] Почему-то сразу всплывает аналогия из воспоминаний десятилетней давности. Друг долго приглашал меня приехать к нему в село, расписывая, среди прочих прелестей, как приятно пройтись босиком по траве. Я приехал, и мы славно провели день. Наступило время вечерней прогулки. Друг разулся и шел босиком, рекомендуя мне сделать то же самое сначала мягко, а затем все более настойчиво: «Ну почему ты отказываешься получить удовольствие? Я же хочу, чтобы тебе было приятно!» В конце концов разговор дошел до своего апофеоза. «Ты будешь снимать обувь, черт побери?!» — сказано было мне уже с нотой угрозы. Возникшая пауза, когда мы несколько секунд молча смотрели друг на друга, закончилось взрывом хохота. Но кто знает? .. В гегелевской «Феноменологии духа» есть несколько прекрасных страниц, посвященных анализу превратности благих намерений и, в частности проблеме добродетели. Так, Гегель пишет: «Общий ход вещей... для добродетели неуязвим... не может иметь места ни принесение в жертву своего, ни нанесение ущерба чужому. Добродетель уподобляется не только тому воину, для которого в борьбе все дело в том, чтобы содержать свой меч во всем его блеске, но она и в борьбу вступает только затем, чтобы сохранить оружие врага и оберегать его от себя самой, ибо все оружие составляет благородную сторону добра, за которую добродетель вступила в борьбу». [56] Гегель. Феноменология духа//Гегель. Соч. Т. 4. М., 1959. С. 206.