Александр Секацкий - Онтология лжи

В данном контексте интересен такой вопрос: каким же образом человеку удалось избежать расплаты? Почему фальсификатора не накрыло возвратной волной, почему не сработали реактивные силы возмездия? Иначе говоря, как ему удалось избежать судьбы других «невольных» обманщиков?

Можно предположить, что, как у кукушки, у человека была прочная «стартовая площадка», т. е. экологическая ниша, которая смогла выдержать расшатывание, вызываемое «стратегией обмана». Такая прочная, даже сверхпрочная экологическая ниша действительно была у палеоантропа, вступившего в антропогенез. Речь идет о некрофагии — поедании падали. Минимальное количество конкурентов в пищевой цепи (гиена и шакал), сравнительное изобилие пищи в эпоху махайродов и саблезубых тигров создавали на «стартовой площадке» максимально благоприятные условия для слома первосигнальной регуляции без немедленного наказания со стороны естественного отбора. Не претендуя на фактическую реставрацию антропогенеза, даже в самых общих чертах, наметим только этапы, связанные с управлением «стратегией обмана» — делом крайне рискованным и требующим очень своеобразной и строгой техники безопасности укрытия лжи. Ведь неразрушаемость человека продуцируемой им ложью, способность воспроизводить все многообразие ее модусов — уже итог этого пути, которому предшествовало множество трагических коллизий. Чего стоит полное исчезновение промежуточных звеньев, заставляющее предположить смертельную борьбу более «продвинутых» фальсификаторов с пытающимися удержаться консервативными! Оружие может совершенствоваться лишь пробивая все более эффективную защиту; ясно, что вопрос о дивергенции палеоантропов и неоантропов приобретает здесь решающее значение.

Антропологи давно уже обратили внимание на феноменальную «необъяснимую» скорость расселения предков человека по планете. Вот что пишет тот же Б. Ф. Поршнев: «Эта дисперсия человечества по материкам и архипелагам земного шара, если сравнить ее с темпами расселения любого другого биологического вида, по своей стремительности может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог преодолеть.

Нельзя свести это расселение людей по планете к тому, что им недоставало кормовой базы на прежних местах: ведь другие виды животных остались и питаются на своих древних ареалах вплоть до наших дней — корма хватает. Нельзя сказать, что люди расселялись из худших географических условий в лучшие — факты показывают, что имело место и противоположное. Им не стало «тесно» в хозяйственном смысле, ибо общая их численность была тогда невелика.

Но им стало, несомненно, тесно в смысле трудности сосуществования с себе подобными. Старались ли они отселиться в особенности от палеоантропов, которые биологически утилизовали их в свою пользу, опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции? Или они бежали от соседства с теми популяциями неоантропов, которые сами не боролись с указанным фактором, но уже развили в себе более высокий нейрофизиологический аппарат суггестии, перекладывающий тяготы на часть своей или окрестной популяции?... Судя по тому, что расселеиие ранних неоантропов происходило в особенности по водным путям — не только по великим рекам, но и по океанским течениям, на бревнах, — люди искали отрыва сразу на большие дистанции, передвигаясь при этом или одиночками, или небольшими группами». [18] Там же. С. 377-378.

Можно и не задавать риторический вопрос: что же явилось причиной панического разбегания через горы, болота, через моря и океаны на бревнах... куда угодно, хоть на край земли, лишь бы подальше от себе подобных? Земля не имеет краев, и спастись от трудностей сосуществования можно было лишь «ложью ложь поправ» (вспомним вывод Мальчевского о кукушке: природа распорядилась так, и другого пути у нее уже нет). Б. Ф. Поршнев рассматривает попытки «спасения непониманием» — эхолалию, персеверацию, тенденцию к многоязычию — как возможную защиту от неодолимого внушения (ср. у Брюсова: «чем дальше в глубь веков, тем больше языков»). Можно по-разному относиться к кропотливо реконструируемой в трудах Поршнева цепочке «вызовов» и «ответов»: «интердикция — суггестия — контрсуггестия — контр-контрсуггестия (убеждение)», — важно, однако, то, что обретение разумности в своем филогенезе, безусловно, было чередованием «хитросплетений и контрхитросплетений», размножением модусов лжи и трудной нейтрализацией каждого из них соответствующей техникой безопасности укрытия лжи; требующиеся здесь колоссальные энерго- и ресурсозатраты многократно превосходили давление естественного отбора.

Плата за обладание «обоюдоострым», т. е. имеющим абсолютную проницаемость, оружием оказалась весьма велика. Если «отнять» у человека сознание, то получится даже не животное, а нечто, лишенное самой минимальной жизнеспособности. Ведь у человека разрушен практически весь аппарат первосигнального целесообразного поведения — у него, единственного из всех животных, отсутствует даже энергетически оптимальная поза отдыха (правильно отдыхать приходится вновь учиться), у его организма смехотворно низкий КПД физических возможностей (самый лучший спортсмен использует мускулатуру не более чем на 40%), [19] Бернштейн Н. А. Физиология движений и активности. М., 1990. у него разрушены схемы двигательной координации... Кстати, процессы дискоординации можно наблюдать воочию — они щедро сопровождают продуктивное мышление. Мысль окутана целым облаком паразитарных движений, которые отщепляются порциями, когда интеллект в работе, — всевозможные «потирания рук», «чесания в затылке», вскакивания, похаживания, подпрыгивания и другие двигательные «монстры», несть им числа.

Всякий, кто интимно знаком с процессом творческой мысли, наверняка усмехнется, глядя на роденовского «Мыслителя» — весьма сомнительным кажется вообще наличие у него умственных способностей. Куда достовернее Пушкин, подпрыгивающий у стола, восклицая: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». Или А. Тарковский, который пишет:

(Напомним, что речь идет не о медитации, как специально культивируемом состоянии, не о каком-либо гигиеническом упражнении для интеллекта, а о продуктивном мышлении, о нормальной работе сознания — о том, о чем С. Аверинцев говорил: «Превыше всего я ставлю человеческий разум, решающий конкретную задачу». [20] Аверинцев С. С. Попытки объясниться. М., 1988. С. 13. )