Карл Маркс - Собрание сочинений, том 26, ч.3

Процентная ставка, правда, колеблется, но она колеблется только так, как колеблется рыночная цена всякого другого товара — в зависимости от соотношения между спросом и предложением. Это совершенно так же не уничтожает процент как нечто имманентное капиталу, как колебания товарных цен не уничтожают цены как присущие товарам определения.

Так земля, капитал и труд, поскольку они признаются источниками ренты, процента и заработной платы, а эти последние — конституирующими элементами товарных цен, выступают, с одной стороны, как элементы, создающие стоимость; с другой стороны, поскольку они достаются обладателю каждого из этих орудий производства стоимости, доставляя ему созданную ими часть стоимости продукта, они выступают как источники дохода, а формы ренты, процента и заработной платы выступают как формы распределения. (Когда вульгарные экономисты трактуют формы распределения фактически только как формы производства sub alia specie {167} , между тем как критические экономисты отделяют их друг от друга и не замечают их тождественности, то в этом, как мы увидим позже, сказывается, в сравнении с критической политической экономией, последовательность глупости.)

В капитале, приносящем проценты, капитал выступает как самостоятельный источник стоимости или прибавочной стоимости, которыми он обладает как деньги или как товар. И притом он является таким источником сам по себе, в своей вещной форме. Правда, чтобы реализовать это свое свойство, он должен входить в процесс производства, но это необходимо также и для земли и труда.

Понятно поэтому, почему вульгарная политическая экономия предпочитает формулу: «земля — рента, капитал — процент, труд — заработная плата» — той формуле, которая для элементов цены (точнее, для частей, на которые цена распадается) имеется у Смита и других и в которой фигурирует соотношение «капитал — прибыль», служащее вообще у всех экономистов-классиков для изображения капиталистического отношения как такового. В прибыли еще содержится стеснительная [для вульгарной политической экономии] связь с процессом [производства] и более или менее еще распознаваема истинная природа прибавочной стоимости и капиталистического производства в отличие от их внешнего проявления. Это прекращается, когда процент изображается как в собственном смысле продукт капитала и тем самым другая часть прибавочной стоимости, промышленная прибыль, совершенно исчезает и попадает в категорию заработной платы.

Классическая политическая экономия старается посредством анализа свести различные фиксированные и чуждые друг другу формы богатства к их внутреннему единству и совлечь с них ту форму, в которой они индифферентно стоят друг возле друга; она хочет понять внутреннюю связь целого в отличие от многообразия форм проявления. Поэтому она сводит ренту к добавочной прибыли, вследствие чего рента исчезает как особая, самостоятельная форма и оказывается отделенной от ее мнимого источника, земли. Она точно так же срывает с процента его самостоятельную форму и показывает, что он есть часть прибыли.

Так она свела к одной форме прибыли все те формы дохода, все те самостоятельные формы, или титулы, под которыми не-рабочий получает долю в стоимости товара. Но прибыль сводится к прибавочной стоимости, так как стоимость всего товара сводится к труду; оплаченное количество содержащегося в нем труда сводится к заработной плате; следовательно, избыток над этим количеством сводится к неоплаченному труду, к присвоенному безвозмездно под различными титулами, но вызванному к жизни капиталом прибавочному труду. Классическая политическая экономия иногда впадает в противоречия при этом анализе; часто она пытается произвести это сведение и доказать единство источника различных форм непосредственно, без выявления посредствующих звеньев. Но это необходимо вытекает из ее аналитического метода, [921] с которого должны начинать критика и понимание. Она интересуется не тем, чтобы генетически вывести различные формы, а тем, чтобы свести их посредством анализа к их единству, так как она исходит из них как из данных ей предпосылок. Но анализ является необходимой предпосылкой генетической трактовки, понимания действительного процесса формообразования в его различных фазах. Наконец, недостатком и ошибкой классической политической экономии является то, что она основную форму капитала, производство, направленное на присвоение чужого труда, трактует не как историческую форму, а как естественную форму общественного производства, — трактовка, для устранения которой она, однако, сама прокладывает путь своим анализом.

Совершенно иначе обстоит дело с вульгарной политической экономией, которая начинает особенно важничать как раз с того времени, когда политическая экономия сама разрушила, расшатала своим анализом свои собственные предпосылки, когда, следовательно, уже существует также и антитеза политической экономии в более или менее экономической, утопической, критической и революционной форме. Ведь развитие политической экономии и порожденной ею самою антитезы идет нога в ногу с реальным развитием присущих капиталистическому производству общественных противоречий и классовых битв. Только после того как политическая экономия достигла известной ступени развития и отлилась в устойчивые формы, — т. е. после А. Смита, — от нее отделяется, как особый вид политической экономии, тот элемент в ней, который есть всего лишь воспроизведение внешнего явления в качестве представления о нем, — отделяется ее вульгарный элемент. Так, у Сэя мы имеем выделение тех вульгарных представлений, которые там и сям встречаются у А. Смита, отложившееся в виде своеобразной кристаллизации, существующей наряду с А. Смитом. С появлением Рикардо и с дальнейшим развитием благодаря ему политической экономии получает новую пищу также и вульгарный экономист (ведь сам он ничего не производит), и чем больше политическая экономия достигает своего завершения, чем больше, следовательно, она идет вглубь и развивается как система антагонизма, тем самостоятельнее противостоит ей ее собственный вульгарный элемент, обогащенный тем материалом, который этот вульгарный элемент препарирует на свой лад; пока, наконец, этот вульгарный элемент не находит своего наилучшего выражения в виде учено-синкретической и беспринципно-эклектической компиляции.

По мере того как политическая экономия идет вглубь, она не только сама изображает противоречия и противоположности, но против нее выступает ее собственная противоположность — одновременно с развитием реальных противоречий в экономической жизни общества. Соответственно этому вульгарная политическая экономия сознательно становится все более апологетической и всячески старается отделаться путем болтовни от тех мыслей, в которых выражены противоречия. Поэтому Сэй, который у Смита находит противоречия еще в относительно неразвитом виде, представляется еще критиком и образцом беспристрастия по сравнению, например, с Бастиа, этим проповедником гармонии и апологетом по профессии, перед которым противоречие уже действительно предстало, с одной стороны, разработанным внутри самой политической экономии у Рикардо, а с другой стороны, разрабатывающим себя в социализме и в повседневной классовой борьбе того времени. К этому присоединяется еще и то, что вульгарная политическая экономия на более ранних ступенях своего развития находит материал еще не вполне обработанным и потому сама еще более или менее участвует в разрешении экономических проблем с точки зрения политической экономии, как это мы видим, например, у Сэя, тогда как какому-нибудь Бастиа остается лишь заниматься плагиатом и стараться устранить своими рассуждениями неприятную сторону классической политической экономии.