Георг Шустер - История тайных обществ, союзов и орденов

С расселением полных сил и жизни греческих племен по островам Эгейского моря и западным берегам Леванта, в юной, отважной Греции сильно развилась страсть к странствованиям. Море, соединявшее отдельные колонии водными путями, суля большие барыши, манило греческих моряков к смелым путешествиям, к достижению отдаленных берегов неведомого, внушавшего некогда страх, западного моря. Они проложили пути для новых переселенцев, которые постепенно большими массами осели на «варварских» берегах; благодаря своему богатому и многостороннему жизненному опыту, а также привычке к порядку и законности и стремлению к высоким формам жизни, они с изумительным искусством создали культурную жизнь и завели разнообразные сношения с другими народами. «Всюду, куда проникали греческий язык и творческий дух греков, где искусство и организаторская деятельность эллинов создавали их особый разумный мир, там исчезало варварство, смягчались грубые нравы, воцарялся закон и порядок». В Африку, Сицилию и Италию, в южную Галлию и Испанию, а затем и на плодородные берега Черного моря проник дух эллинов. И такие города, как Византия, Кирены, Тарент, Кротон, Сибарис, Сиракузы, Массилия, в течение целых столетий служили достойными представителями греческих нравов, культуры и творчества.

К середине VI в. до Р. X. великое колонизационное движение по островам и берегам Средиземного моря приостановилось.

В самой Греции, и в политическом, и в гражданском отношениях, сказывалось столь свойственное грекам могучее стремление к независимому существованию. Лишь немногие области, как дорийская Лакония и ионийская Аттика, образовали единые государства. И только кровавые столкновения греческого мира с могущественным Востоком соединили, хотя и ненадолго, все греческие государства.

Эпоха этих войн составляет блестящую страницу в греческой истории. Но лишь только они прекратились, и угрожающая со стороны Азии опасность, казалось, миновала, прежние порядки снова вступили в свои права и привели к гибельному междоусобию соперничавшие государства, Афины и Спарту, которые одинаково претендовали на первейшую роль в Элладе. Вызвавший столько раздоров вопрос о главенстве мог быть окончательно разрешен только мечом. Так возгоралась междоусобная война, с беспримерною жестокостью тянувшаяся 27 лет подряд, пока, наконец, силы обоих государств не истощились окончательно.

Первое место среди всех греческих государств временно заняли тогда Фивы, во главе которых стояли великие государственные мужи, Эпаминонд и Пелопид.

Между тем македонский царь Филипп все более и более расширял свои владения. Независимости и свободе греческой нации стала угрожать опасность. Но когда греки решили наконец оказать энергичный отпор, было уже слишком поздно. Греция пала жертвой военного искусства Македонии.

Великий сын Филиппа, Александр, вполне подчинил Элладу своей власти. Этот «царь, преисполненный великих замыслов, герой до мозга костей», напоминающий свой идеал, Ахилла, стал во главе греческой нации, чтобы выполнить давно задуманный план мести ненавистным персам, которые когда‑то наглым высокомерием оскверняли греческие храмы и алтари; он хотел завоевать чудесную страну, о великолепии и неисчерпаемых сокровищах которой поэзия и предание передавали изумительные вещи, и «завершить ту борьбу, которую издавна вели между собою Европа и Азия». Так, говорит Гегель, греческая жизнь юношей была начата, юношей завершена, да и сама подобна юношескому возрасту истории.

Позднейшее время является лишь слабым отзвуком прежнего величия. После смерти Александра греческие государства частью сделались провинциями Македонии, частью стали зависимыми союзниками македонских царей. Полному подчинению власти последних воспрепятствовали этолийский и ахейский союзы городов, «последний сильный отпрыск, выросший из корней засохшего древа греческой победы».

Но могущество ахейского союза возбудило зависть других государств. Чтобы сломить его гегемонию, Этолия соединилась со Спартой, которая, благодаря внутреннему возрождению, придавшему ей свежие силы, очнулась от долговременной спячки. Тяжелая борьба безвозвратно поглотила последние силы Греции; угасла любовь к отечеству, заглохло национальное чувство, иссякла религиозность. Наконец, во внутренние дела воюющих государств вмешался жаждавший власти Рим, — и Греция, ставшая провинцией, погрузилась во всеобъемлющее лоно мирового царства.

В древней Элладе религия находилась в тесной связи с государством. Подобно ариям Ирана и Инда, пелазги поклонялись высшим небесным силам, посылающим жаждущей земле освежающий дождь, изливающим на землю живительный свет солнца, проявляющим себя в грозных явлениях природы, в молнии и громе, которые, согревая и освещая, облагораживают земную жизнь. К этим божествам уже очень рано присоединилось божество водяной стихии, пользовавшееся не меньшим почетом. Вследствие своеобразной природы страны, море, привлекавшее к себе жителей со всех концов Греции, с давних времен играло весьма важную роль в ее культурной жизни. Царствующее в мрачных недрах земли таинственное божество, взращивающее семена и дающее им силы, чтобы они могли приносить обильные плоды, пользовалось поклонением благочестивых пелазгов.

Эти божества, изображенные в глубокомысленных мифах в виде Зевса, Деметры, Гермеса, Гестии, Посейдона и Аида, представляли собой олицетворенные силы природы, но с бесконечно более глубоким моральным и духовным содержанием, чем индийские природные божества. Этим и объясняется то обстоятельство, что при дальнейшем развитии культуры они не уступили места, как в Индии, бестелесным абстрактным созданиям ума, но во все времена занимали первое место в религиозной жизни Греции и составляли центральное ядро чрезвычайно разнообразного культа и, главное, содержание светлого жизнерадостного искусства.

В песнях Гомера пелазгические божества совершенно преобразовывались. Это произведение, первый пышный цветок пробуждающейся греческой культуры, во все времена было любимым чтением греческого народа, его учебником и его библией. Словно источник живой воды, выливаясь, благодаря присущей ей внутренней силе, из глубины души, поэзия завладевает восхищенным сердцем поэта и в дивной гармонии сочетает детскую простоту и высокий полет мысли, совершенное искусство и наивную безыскусственность; в нем находит свое возвышенное выражение прекрасное, гуманное миросозерцание, светлое настроение, беспечная радость, ясный ум, глубокое моральное чувство и искренняя грусть об изменчивости земных судеб и человеческого существования. Воспитанные на Гомере греки и на далекой чужбине сохранили свой национальный дух.