БЕННО ХЮБНЕР - ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ

27Tugendhat E. Vorlesungen über Ethik. S. 62.

28Должное духовно освобождает от принятия решений и означа­ет: быть-обязанным, мочь-не-решать, быть-вне-себя. По-моему,

[52]

для того чтобы человек хотел быть обязанным, имеются два ос­нования: эк-зистенциальное и прагматическое, или полезно-практическое В первом случае дело касается мета-физического вопроса о СМЫСЛЕ: « куда ?»; во втором - вопроса « как » долж­но поступать в определенных ситуациях по отношению к людям и вещам.

29Nietzsche F. KSA. Bd. 5. München; Berlin; New York. S. 339. Ha мои взгляд, следует в ироническом ключе понимать то, что Ниц­ше в «Свободе и несвободе воли» (см.: KSA. Bd. 11. S. 275) при решении проблемы просто выводит ее из игры, поясняя, что ни­какой воли нет.

30Nietzsche F. KSA. Bd. 12. S. 236.

31Ibid. Bd. 13. S. 44.

[53]

Продолжим, оставаясь с Ницше: «Недостойно какому-нибудь философу говорить, что добро и красота едины, но если затем он добавляет, "и истина", то вполне дос­тоин избиения. Истина отвратительна, искусство у нас для того, чтобы не погибнуть от истины» 1. Я не знаю, какую истину имеет в виду Ницше: метафизическую, Бога? Не так уж много того, о чем можно говорить как об истине: истина потустороннего, «истина бытия» (Хай­деггер), истина абсолюта. Можно ли говорить также об истине природы, об истине жизни? Какой в этом смысл?

У меня есть подозрение, что истину в субстанциаль­ном смысле относят преимущественно к чему-то такому, что уклоняется от нашего восприятия, что вообще укло­няется от нас и о чем мы тем не менее думаем, будто бы оно есть. Вот и Хайдеггер, который на протяжении жизни преследовал бытие, неотступно кружил мыслью вокруг «истины бытия»: достиг ли он «истины бытия», открылась ли она ему? Мало что можно предпринять с понятием ис­тины, которое эмфатически субстантивируется как раз там, где онтологичность, приписанная ей, сомнительна. Громкость и навязчивость обозначения прямо пропорци­ональны сомнительности и неопределенности обозначае­мого. Я скорее соглашусь на прилагательное «истинный» (в смысле правильности или неправильности) в высказы­вании о чем-либо.

Однако вернемся к Ницше. Он говорит об отврати­тельной истине, которой противопоставляет искусст­во, чтобы не погибнуть от нее. Я могу понять Ницше лишь так, что истину Бога, которая всегда являет со-

[54]

бой также добро и красоту, он отрицает как отврати­тельную и противопоставляет ей искусство, чтобы не погибнуть. Не должен ли он, радикализируя нигилизм, вовлекающий все в свой водоворот, подразумевать под отвратительностью истины мир вообще и наше бытие-в-мире? Ведь в другом месте он говорит так: «суще­ствование и мир в целом имеют оправдание лишь как эстетические феномены» 2. Этими положениями опре­деляется программа модерного и, на мой взгляд, пост-модерного искусства, равно как и эстетики вообще. Они в какой-то мере легитимируют искусство, которое не обязано ничего и никому, никакой истине, ничему над собой и вне себя, но только себе самому. Искусство, если угодно, само становится истиной. Оно становит­ся наивысшей ценностью, перед которой все другие ценности меркнут. Чтобы не погибнуть, человек нуж­дается в искусстве. Искусство как спасение. «Искусст­во и ничего кроме искусства. Оно - великий даритель возможностей жизни, великий соблазнитель к жизни, великий стимул к жизни...» 3Все, что после Ницше было еще сказано об искусстве и эстетике, о функции искус­ства для автономного мета-физического а-этического человека (в смысле этоса), не выходит за пределы им сказанного, но снова и снова возвращается к нему. Ли­отар, как, пожалуй, наиболее последовательный пре­емник ницшеанской эстетики, в рамках неудержимого процесса нигилизма в западном мире тоже видит зада­чу искусства в том, чтобы оживить, аффицировать мер­твую западную душу, anima morte ,красками, аромата­ми, запахами, звуками («стимуляция» у Ницше, по­средством которой он взорвал избыточную формулу l'art pour l'art* ).«Anima, — говорит Лиотар, — существует лишь постольку, поскольку ее аффицируют» 4. Такие

* Искусство ради искусства (фр ). [55]

призывы к заботе об одинокой, безбожной, нигилистичной западной душе вовсе не удивительны, но впол­не согласуются с логикой ситуации: эстетические вдох­новители и массажисты души приходят на смену заме­щающим Бога священникам и сами становятся земны­ми богами, а благополучие души западного человека зависит ныне от деятелей искусства и эстетических мыслителей. Искусство, ставшее религией, культ ис­кусства известны еще со времен Гете и Шиллера. И в культе художника-гения, creator ex nihilo* ,творящего уникальные события на холсте или еще где-то и как-то, включается в игру что-то кроме рецепции и воздей­ствия произведения на воспринимающего наблюдате­ля, читателя и слушателя. Я бы сказал, что это — страсть почитания, трансцендирования и идентификации, идо­лопоклонство перед всем, что способно очаровать нашу бедную душу, пленить наше одинокое Я; и это выходит за пределы искусства в просторные области всей на­шей культуры отвлечений, развлечений и времяпреп­ровождения. Но уже Гегель сказал о том, что «на иде­альной почве искусства... нужда жизни уже устране­на» 5и потому приравнивание художника Богу невоз­можно, ибо художник «не обладает субстанциальным интересом» «в истине и нравственности» 6: «И теперь такая виртуозность иронически-художественной жиз­ни постигает саму себя как божественную гениальность, для которой все и вся есть только лишенная сущности тварь, совершенно безразличная для свободного твор­ца, который знает прежде всего себя, целиком и полно­стью, абсолютно свободно творя и уничтожая одно и то же. Тот, кто занимает такую позицию божественной гениальности, свысока взирает на всех остальных лю­дей, которых он принимает за ограниченных и пошлых,

* Творящий из ничего (лат.).

[56]

ибо для них право, нравственность и т. п. кажутся все еще неизменными, обязательными и существенными» 7. Гегель последовательно критикует Жана Поля: «Осо­бенно у Жана Поля одна метафора, едкая ирония, шут­ка, сравнение убийственны: не видно ничего достойно­го быть, все идет прахом» 8. Я делаю акцент на цитатах, а не на авторах и философиях, из которых взяты эти цитаты, и, упрощая сказанное, замечу, что приведен­ные цитаты маркируют в современных эстетических дебатах две противоположные позиции: эстетику оча­рования versus* эстетики истины, или наоборот. Эсте­тика истины (Лукач, Адорно, Боорер, Бюгер и, пожа­луй, Веллмер) представлена в качестве эстетики, кото­рая пытается преодолеть субъект-объектную расщеп­ленность, т. е. пытается этически вплести индивидуу­ма в ткань общества, в мир, безусловно, критически, ибо некритические идеологические эстетики почита­ния, например, национал-социализм, тоталитарный социализм уже passe**. Эстетика очарования (Лиотар, Вельш), равно как и эстетика «интенсивностей» (Лио­тар) 9, имеют место тогда, когда эмфатизация эстети­ческого является непосредственным следствием анес­тезии от этического, а также от общественно-полити­ческого. Поэтому необходимость такой эстетики обо­снована солипсическим, омфалоскопическим состра­данием самому себе (Selbstmitleid) и коренится в нигилистичной западной душе, требующей вызволения. В какой степени как раз эта «аффирмативная*** эстетика» 10, как ее называет Лиотар в противополож­ность «негативной эстетике» Адорно, способствует так­же утверждению господствующей системы, т. е. демок-