БЕННО ХЮБНЕР - ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ

[61]

Если после упадка метафизики этика стала для ав­тономного человека проблемой, требующей своего обо­снования, то об эстетике подобного сказать нельзя. По-видимому, эстетика не нуждается ни в какой трансцен­дентально-прагматической или какой-либо иной попыт­ке фундаментального обоснования. Вопрос, аналогич­ный этическому, «зачем быть эстетичным?» ведет к вопросам «зачем жить весело?», или «зачем удоволь­ствия?», или «зачем быть счастливым?». Очевидно, эс­тетическое первично по отношению к этическому, оно не нуждается в обоснованиях того, почему оно должно осуществиться, оно само себе является достаточным основанием. Правда, Адорно говорит: «Стало само со­бой разумеющимся, что все, что касается искусства, бо­лее не является само собой разумеющимся, ни в нем самом, ни в его отношении к целому, ни даже в его праве на существование» 17. Но все-таки Адорно говорит об искусстве, а не об эстетике. Я могу сразу согласиться с первой частью этого высказывания, а со второй (отно­сительно права искусства на существование) — только при условии, что вместе с искусством не подразумева­ется эстетика. С одной стороны, сам Адорно говорил, что упадок метафизики предоставил возможности со­временному искусству. Очевидно, эстетическое явля­ется первичным, спонтанным, а этика — вторичным, над­строенным, стремящимся ограничить эстетическое и оправдаться за него. Почему я должен жертвовать, по­чему я должен отрицать мою радость, мою спонтан­ность — на эти вопросы нужно дать аргументированные, обоснованные разумом ответы. Если эстетическое ныне в значительной мере вышло за пределы искусства, если действительность повсеместно лишается действеннос­ти [entwirklicht] в пользу эстетической, фикционализированной, виртуализированной действительности, то, очевидно, этика или, лучше, этос ничего или почти ни-

[62]

чего не может противопоставить экспансии эстетичес­кого. И тогда это явно соответствует широко распрост­раненной потребности в эстетическом, т. е. в чувствен­ном восприятии мира и в психическом возбуждении посредством чувственного восприятия. Там, где жизнь не имеет смысла, приходится жить чувствами: о прыж­ке или, лучше, отскоке от идеализма к сенсуализму, го­ворил уже Ницше. Вертикальный смысл жизни заменя­ется горизонтальным. Можно принимать эту ситуацию или нет. Борер говорит о «терроре» «принятия эстети­ческого» l8, он бунтует против наводнения эстетическим всех областей жизни, против смешения эстетического с гедонистическим, против повелительности гедонисти­ческого.

Нужно спросить себя, не следует ли нам, ввиду не­обходимости действовать в мире этически, привлечь эстетическое к отчету прежде этического, эстетичес­кое — в его сегодняшних формах, в которых, очевидно, имеется потребность и которые с финансовой точки зрения осуществимы в развитых странах. Но для этого требуется расширенная, солидаризированная с нуждой других, универсальная этика, трансцендирующая бед­ную нигилистическую западную душу, далеко идущий гуманитарный этос, если нечто подобное имеет место. Решающим вопросом является то, можем ли мы — вви­ду бедности слаборазвитых стран и принимая в расчет то тяжкое бремя нашей эстетизованной культуры по­требления, которое несет на себе весь остальной окру­жающий ее мир, — и далее упорствовать в нашем за­падном нигилизме, вглядываясь, как при аутизме, в нашу бедную душу, anima morte ,которую мы должны реанимировать, беспокоясь только о нашем ennui ,о нашей прорехе в бытии, которую нужно эстетически заштопать. Не должны ли мы быть более открытыми к нужде вне нас, воспринимать эту нужду, поскольку это

[63]

тоже aisthesis*, и позволять ей задевать нас и опреде­лять нашу деятельность.

Я попытаюсь вкратце очертить и конкретизировать понятие эстетики в широком смысле, чтобы сделать по­нятным, какие аспекты важны для предложенной здесь проблематики и как они включаются во всеобщую таб­лицу эстетического. Даже если я исходя из различных обстоятельств применю понятие эстетики в труднооп­ределимом значении, то все же постараюсь избежать не­нужных неясностей, постоянно соотнося значение по­нятия с теми или иными обстоятельствами. Еще только подлежащее доказательству утверждение, будто этиче­ское основывается на эстетическом, ни в коем случае не должно означать, что этика — эстетическая категория, как это делает Вельш, который во всем подозревает эс­тетическую инфекцию и у которого, наверное, все, чего он касается, эстетически улетучивается, оказываясь при­годным для «эстетического бульона» (Лиотар). Вельш утверждает, будто «истина в дальнейшем должна стать эстетической категорией» 19, и сама наука, а не «какой-нибудь эстетик» «декретирует» «принципиальную эс­тетизацию знания, действительности и истины» 20. Кри­териями эстетики для него выступают такие основные категории, как «видимость, подвижность, разнообразие, беспочвенность [Bodenlosigkeit] или парение [Schwe­ben]» 21. И здесь я вполне серьезно спрашиваю себя, не является ли беспочвенным и лишь эстетически оправ­данным его утверждение о «непротиворечивости эпис­темологической эстетизации» 22. Однако Вельш на этом не останавливается, и, в то время как Йонас и Хёсле стараются «естественно-метафизически» и эко-этически, т. е., попросту говоря, этически ухватить экологи­ческие проблемы, он и здесь небрежно делает ставку на

* Ощущение, чувство (греч.)

[64]

эстетику: «Глобальные экологические задачи могут быть решены только благодаря новому дизайну в широком смысле этою слова» 23. Что он понимает под дизайном или ре-дизайном и как он хочет решить эту проблему, желающие могут сами узнать из его работ. Увы, здесь я бы не хотел пускаться в пространные комментарии Кста­ти, об истине как категории эстетического писатель Карл Филипп Мориц, известный эстет, однажды упраж­нялся, стоя на одной ноге, и вдруг решил оторвать от пола и вторую ногу. Истина, с которой он непосредствен­но ознакомился таким образом, была несколько иной, чем эстетическая, она была просто жесткой.

Но вернемся к нашему рассмотрению, хотя, кто зна­ет, не обречено ли и оно на провал головокружительной экспансией эстетического. Исходя из эстетического объекта можно вести речь о предметной эстетике, и здесь мы имеем едва ли обозримое изобилие данностей и со­бытий: изобразительная эстетика, эстетика ландшафта (который может быть искусственно- или естественно-эстетичным), эстетика микромира, хеппенинг (happe­ning), bungee jumping , кинетика, инсталляция, индуст­риальная эстетика, архитектура, мода, виртуальная ре­альность, гастрономия, косметика, культуризм, концер­ты, литература и т. д. Предметности, события воспри­нимаются, познаются, духовно перерабатываются — таким образом, мы имеем дело с эстетикой восприятия (это — избыточное обозначение, поскольку по-гречес­ки «эстетика» уже означает «восприятие»). Внутри нее мы можем различать соответственно различным орга­нам чувств эстетику зрения, слуха, вкуса, осязания и обоняния, а также эстетику восприятия и/или не чув­ственного, но лишь представимого, концептуального ар­тефакта (исчезающий километр de Marias), эстетику