Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Бай — бай — бай, мой маленький,
Бай — бай — бай, мой светик,
Под белою берёзкою
Расстрелянный кадетик.

Вчера сквозь дождь назойливый
Месил он грязь ногами
С пехотною винтовкою
За детскими плечами.

А ночью были выстрелы,
Тревога, суматоха,
И кто-то громко вскрикивал,
И кто-то тихо охал.

И чьи-то руки взрослые
Его держали сзади.
И плакал он, растерянный,
«Пустите, Бога ради».

Когда ж заря несмелая
Затеплилась в туманах,
Продрогший шел он по полю
В одних кальсонах рваных.

Собаки где-то лаяли
За отдалённым садом.
Красноармеец заспанный,
Зевая, плёлся рядом.

«Приказано расстреливать.
Ну, что ж, и это дело».
Над горизонтом розовым
Всё небо розовело.

«Ты, что ж, в пехоте мучался?
В пехоте дело скверно.
В бой ходи, как нанятый,
Ухлопают, наверно.

А день-то будет чистенький,
Вот небо — золотое.
К весне погодка движется.
Эх, не было бы боя…».

Солдат окурок выплюнул.
«Ну, что же, становися».
По горизонту алому
Огни, огни лилися.

Вставал, пылая гривою,
Лик солнца красно-медный.
Под мокрою берёзкою
Он стал прозябший, бледный.

Втянул он в плечи голову,
Согнул покорно спину.
Красноармеец дернулся
Затвором карабина.

И вот в затылок стриженый
Легко уперлось дуло.
И что-то сзади вспыхнуло,
Ударило, рвануло.

С улыбкою застенчивой
Без крика и без стона,
Он лег под мокрым деревом
В нештопанных кальсонах.

Заснул в калачик согнутый,
Расстрелянный кадетик.
Бай — бай — бай, мой маленький,
Бай — бай — бай, мой светик.

Мы к этому дому, и к этой постели,
И к этому миру привыкнуть успели.

А было — ведь было! — совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома,

И было чернее, но чище и шире
В том странно-забытом, дожизненном мире.

Боимся мы смерти, грустим о потере,
И всё же влечемся к таинственной двери,

И всё же тоскуем о странной отчизне,
О странно-забытой, дожизненной жизни…

Но дверь отворилась, взошли на крыльцо,
Нам черное чистое дышит в лицо.

Не напрасно загорелось золотое,
Золотое, что мы жизнью называем:
Эти сосны, освеженные зарею,
Это облако с порозовевшим краем.

Эти ведра у колодца, с легким плеском,
С мягким плеском рассыпающие воду,
Гул трамвая за соседним перелеском,
Отдаленный перезвон по небосводу.

Из-за четкого вечернего покоя,
Из-за тучки над колодцем тонкошеим,
Из-за жизни наплывает золотое,
Золотое, что назвать мы не умеем.

Я почему-то должен рассказать о том,
Что за окном — хорошая погода,
Что светло-сер сегодня за окном
Покатый купол небосвода.

Что косо освещен соседний дом,
На крыше кот уселся рыжий.
Мне почему-то надо рассказать о том,
Что я живу и крышу эту вижу.

Этот мир, где Пушкин и Шекспир,
Где зубная боль и поцелуи,
Где сижу я, удивленный, и слежу я,
Этот странный, этот четкий мир…

Сам в себе, как в театральной ложе,
С каждым днем внимательней и строже,
Я слежу. — Сравнительно большой
Проплывает мир передо мной.

Проплывает отрочеством дальним
(Лодка над рекою и купальня),
Проплывает поцелуем у ворот
(Очень близкая щека и рот),

И войною девятнадцатого года
(На рассвете — рокот пушек по шоссе),
Папиросою ночного перехода,
Конской гривою в росе.

Проплывает этим садом и окном,
Лампою над письменным столом,
Этим стулом проплывает, торжествуя,
Где сижу я, удивленный, и слежу я.

Сам в себе, как в ложе театральной,
С каждым днем и строже и печальней,
С каждым днем и чище и нежней, —
Из прозрачной глубины моей.

Я доверьем горд несравненным:
Чья-то строящая любовь
Мне вручила клочок вселенной —
Эти звезды и эту кровь.

Сам себе я дан без условий,
Лишь один завет берегу:
Из порученных звезд и крови
Сделать лучшее, что смогу.

Сделать лучшее, что сумею,
На свой собственный риск. — И вновь
В руки прежние, холодея,
Возвратить и звезды, и кровь.

Удалось однажды родиться.
Обещали: жизнь впереди.
От надежд голова кружится.
Сколько силы в плечах, груди.

Вот и юность. — Теперь уже скоро.
Вот и старость. — Где же? Когда?
За окном: решетка забора,
Телефонные провода.

Это всё? — Конечно, до гроба.
Это жизнь? — А что же? — Она.
Значит, это лишь так, для пробы.
Значит, будет еще одна.

В единственном, но далеко не настоящем мире
Оранжев был закат.
В весело-алых сандалетах по квартире
Она прошла, и не придет назад.

Сижу, курю и жду. Закат вздымается всё шире.
Лишь через много лет
В несуществующем, но настоящем мире
Я развяжу завязки сандалет.