Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Говорят, что были фараоны,
Что вселенная стоит мильоны лет.
Может быть. Но все эти мильоны
Не мои. До них мне дела нет.

Мир возник сравнительно недавно.
С тридцать лет назад. Исподтишка
В детской разгорелся, своенравный,
Храпом няниным и лампой ночника.

И уйдет он так же неприметно:
Вместе с стульями и грохотом планет
Рассосется в теми беспросветной
Через десять, двадцать, тридцать лет.

Было просто, очень просто:
Стол перед окном.
Человек большого роста
В кресле за окном.

Мягкое текло сиянье
Пасмурного дня.
Было нечто без названья —
Были мир и я.

А самое главное? — Вот что:
Я живу и жизнь хороша,
Утром — солнце из сада. Ночью —
Робкий шорох карандаша.

Кто-то вывел меня из потемок.
Поведет он меня и впредь.
Жить доверчиво, как ребенок,
И доверчиво умереть.

И окончится все, как надо:
Если надо — навеки спать,
Если надо — солнце из сада,
И стихи, и я сам — опять.

Итак, мы живем, господа.
Момент исключительно редкий.
Взгляните: окошко звезда,
Ночные, притихшие ветки.

Был Рюрик. Был царь Соломон.
Людовики были в Версале.
А мы, погруженные в сон,
Бессовестно все прозевали.

На миг из-под заспанных век
Взглянули вокруг изумленно,
И вновь забываем навек,
И Рюрика, и Соломона.

Живем мы на свете года,
Увы, навсегда умираем.
Цените же: ветки, звезда,
Огни над далеким трамваем.

В далекой вечности, когда я стану Богом
И наконец сполна вселенную создам,
Я вспомню налегке, как по земным дорогам
Я брел беспомощно, растерян и упрям.

И я пойму тогда, сквозь ласковую жалость,
Зачем такой смешной, в штанах и пиджаке
Стоял я у окна. И солнце расползалось
По лужам мартовским и по моей руке…

Веревка через двор. Рубашки, полотенца.
И ряд кальсон.
С открытой непредвзятостью младенца
Гляжу — и поражен.

Мильоны лет творится мирозданье,
Вот результат —
Веревка, двор и четкое сознанье —
Подштанники висят.

Не знаю, мало это или много,
Но это — всё.
…В бездонном мире строго и убого
Колышется белье….

В детстве — лампа. И, коленями на стуле,
За Майн Ридом в детской над столом.
Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули.
«Вырасту — и я сражусь со львом».

Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора,
Седина усталой головы.
Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы.
Где же подвиги? И где же львы?

За что мне радость такая?
И утро, и грусть, и дыханье,
И ветки в саду колыханье,
И воздух, дрожа и сияя,
Плывет, меня омывая…
За что мне радость такая?

Умру до конца, без остатка,
А все-таки это было:
Был стол, карандаш, тетрадка
И вот — папироса дымила.

Каждый день: проснулся — и обои.
Отчего нельзя, хотя бы раз,
Пробудиться в настоящее, большое,
Что откуда-то тревожит нас?

Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны.
Нам снятся неба черные провалы,
Нам снятся звезды, одиноко и устало
Дымящие с отвесной крутизны.

Нам снятся мутные ночные океаны.
Над ними города из камня и стекла,
Ночных витрин молочные экраны,
Ночных асфальтов зеркала.

Нам снится смерть. Серебряные лица,
Неописуемые лица мертвецов,
Попоны черные, и перья колесницы,
И дым кадил, и гул колоколов.

Шагнем назад — усмешка пустоты.
Шагнем вперед — покойника белесые черты…
О, пробудиться, пробудиться!

Умерла и лежала в гробу
И кусала свою губу.

И шептала из смертного сна:
«Я больна, я совсем больна.

Эта тяжесть — ни сесть, ни встать.
Эта слабость — век не поднять.

Деревянная эта рука.
Эта странная в сердце тоска.

Я чего-то боюсь, мой друг.
Отчего так темно вокруг?

Отчего этот страх в груди?
Разбуди меня, разбуди!

Я больна, я во сне, в бреду,
Я от страха с ума сойду!»

Чуть потрескивала свеча.
Чуть поблескивала парча.

Я сидел у холодных ног.
Я ничем ей помочь не мог.

Мне кто-то подарил окно в весенний сад
И складки легкие оконной занавески,
И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд,
Их бурые стволы в косом закатном блеске.

Взволнованно слежу, как медленный закат
Беззвучно клонится, огромен, чист и ярок.
О, неужели Бог когда-нибудь назад
Свой удивительный потребует подарок.

И Бог открыл мои глаза,
И я увидел мир:
Сияющие небеса,
Сияющую ширь.

Струилась светлая река,
Сияла широка.
Сияло солнце свысока,
Сияли облака.

И мир сиял, и мир светлел,
Высок и горделив.
И я смотрел, смотрел, смотрел,
Дыханье затаив.

Еле заметный, в глаза заглянул,
Встал на пути.
Легкую дверь для меня распахнул,
Дал мне войти.

В руки мои, наклонясь, положил
Ночь и луну,
Рой золотых и бессмертных светил
И тишину.

Легкой походкой прошел, уходя,
Неуловим.
Чуть поманил, чтобы следовал я
Дальше за ним.

Чёрный, чёрный, чёрный сон.
Всплеск. Блеснуло. Выкрик. Стон.
Вздох. Улыбка.
Робко. Зыбко.
Ярче, ярче, бурно, нежно.
Властно.
Разгорается мятежно.
Страстно.
Где? Зачем? Откуда? Что?
— Жизнь и свет.
Лампа. Вешалка. Пальто.
На гвозде жилет.
Руки. Ноги. Двинул бровью.
— Это я.
Я — живой, налитый кровью.
Бьётся пульс, звеня.
Не обман, вот здесь, реально.
За столом, сейчас.
— Стол. Подушка. Умывальный
Таз.
Стол, подушка, таз, чернила.
Синяя тетрадь.
Для чего? Какою силой?
— Не понять.
Не понять. Темнее. Тает.
Вечер. Седина.
Тише, мягче. Потухает
За окном сосна.
Для чего всё это было?
— Лампа, комната, чернила?
Я?
Зря?
Чей-то плач. Чернее тени.
Стынут локти и колени.
Всплеск. Блеснуло. Выкрик. Стон.
Чёрный, чёрный, чёрный сон.