Лао-цзы - Дао дэ цзин (Трактат о пути и доблести)

Смотришь на него, но ничего не видно, — это можно назвать тончайшим. Слушаешь его, но ничего не слышно, — это можно назвать тишайшим. Берешь его, но в руке ничего нет, — это можно назвать субтильнейшим. Эти три невозможно назвать одним словом, поэтому вместе я называю их единением. Сверху оно не освещено, снизу не затемнено. Никакие усилия не помогают найти этому имя. Оно снова там, где еще нет отдельных вещей. Это можно назвать формой без форм, образом предмирного. Это называется темным-неясным. Ни спереди, ни сзади не видно ни его начала, ни его конца. Если держаться этого древнего дао, с тем чтобы с его помощью править тем, что ныне, — можно познать начало древности. Это можно назвать правильным применением дао.

В древности те, кто был искусен в обращении с дао, становились тонкими и женственными и проникали в таинственное. Глубина их была такова, что никто не мог ее постичь. А поскольку не могли постичь, силились найти ей образное определение типа: «Робко, словно зимой переходишь поток. Осторожно, словно опасаешься всех соседей. Строго, словно боишься расплескать. Опасливо, как на тающем льду. Просто, как необработанное дерево. Просторно, как горное ущелье. Смутно, как взбаламученная вода». Но кто умел очищать эту замутненность, успокаивался и достигал прозрачности. И кто умел оставаться в покое достаточно долго, затем мог начинать потихоньку действовать и порождать. Кто держался этого пути, уже не желал переполненности. Когда не желают переполняться, способны в силу этого оставаться в тени и не стремиться выглядеть как только что преуспевшие.

Когда становишься предельно свободным от желаний и совершенно неподвижным в спокойствии, все вещи исполняют предназначенное, и можно созерцать их возвращение. Вещи ведь пышно распускаются, но каждая неизменно возвращается к собственному корню. Возвращение к корню называется успокоенностью. Это то, что зовется исполнением судьбы. Исполнение судьбы называется долголетием. Знание неизменного называется ясностью ума. Незнание неизменного — помрачение. От помрачения все преступления. Знание неизменного — постижение. От постижения — понимание того, что есть общее благо. От понимания общего блага — способность быть царем. От способности быть царем — способность быть как небо. Как небо, значит, как дао. Как дао, значит, долговечно: отказавшись от себя, не зная смерти.

Самое лучшее — пребывая внизу, знать, что оно есть. Хуже, фамильярничая, восхвалять его. Еще хуже его бояться. И самое плохое — им пренебрегать. Если доверия недостаточно, как не явиться недоверию? Как это все печально! Ведь эти слова надо бы ценить. Но когда есть свершения и награды, успех в делах, люди говорят: «Мы сами по себе».

Когда великое дао отбросили, появились человеколюбие и верность должному. Когда явились ум и рассудок, начался великий обман. Когда родственники шести степеней перестали быть в ладу, появились «сыновняя почтительность» и «отеческая любовь». Когда в царствах пошли нестроения и смуты, появились и «честные подданные».

Нужно отказаться от мудрости и отринуть рассудочность: народу это принесет многие выгоды. Нужно отказаться от человечности и отринуть верность должному: народ тогда вернется к подлинным сыновней почтительности и отеческой любви. Нужно отказаться от чрезмерной искусности и отринуть погоню за выгодой: тогда исчезнут грабежи и воровство. Эти три условия нужно выполнить — тогда можно будет заняться вэнь. Если же этого будет недостаточно, можно будет добавить второстепенное: подобную некрашеному шелку внешнюю простоту, приверженность подобной необработанному дереву безыскусности, умаление собственных интересов, сокращение своих желаний.

Прекрати учение — не станет забот! Одобрение или осуждение — не все ли равно? Прекрасное или безобразное — какая между ними разница? То, чего опасается один, не может быть не страшно для другого. Я же остаюсь неясным, как будто еще не определившимся. Все ликуют, как будто присутствуют при великой жертве тай-лао, как будто весной поднимаются по ступеням храма. Один я остаюсь безучастным и никак себя не проявляющим — как младенец, еще не научившийся улыбаться. Остаюсь на месте, как будто мне некуда идти. Все стараются побольше приобрести, один я все оставляю — у меня ум глупца. Неясный-смутный. Все сияют, один я темен. Все любознательны, один я безразличен. Пресный, ум мой подобен морю: туманный, как бы не могущий ни на чем остановиться. У всех есть чем заняться, один я смотрю на все это со стороны. Один я не похож на других — ценю лишь кормящую меня мать.

Великая дэ такова, что только и слышно о морали да послушании. Когда же дао занимается вещами, оно остается туманным и неясным. Но хотя оно неясно и туманно, в нем заключены образы вещей! И хотя оно туманно и неясно, в нем содержатся вещи! И хотя оно непроницаемо и темно, в нем заключено семя вещей! Это семя обладает высшей подлинностью и внушает к себе полное доверие. С самой древности и по сей день имя его остается неизменным. Когда смотришь на него, оно напоминает огромную сеть. Откуда мне известно, что оно подобно огромной сети? Известно.

Продавишь — выровняется, согнешь — выпрямится, ковырнешь — заплывет, засушишь — вырастет в новом месте. Уменьшишь — добавится, дополнишь — убавится. Поэтому мудрец привержен единому: служить Поднебесной образцом. Он не показывает себя и поэтому всем ясен; не настаивает на своей правоте и потому ею сияет; не грозит никому и потому приобретает заслуги; не возвеличивает себя и потому первенствует. Это означает: ни с кем не вступай в спор и не найдешь соперника в Поднебесной. Это именно то, что в древности называлось «оставаться в целости благодаря ущербности». Разве это пустые слова? К тому, кто искренен и целен, все устремляются без призывов, как бы сами собой.

Сильный ветер не продержится все утро. Ливня не хватит на целый день. Отчего так? Это ведь природа! Но если даже небо с землей не способны долго пребывать в одном состоянии, что же говорить о людях! Поэтому кто посвятил себя работе с дао, отождествляет себя с дао. Кто занят работой с дэ — отождествляет себя с дэ. Кто желает затеряться — отождествляет себя с потерянностью для мира. Но вот некто, отождествляя себя с дао, желает через дао приблизиться и к дэ. А кто отождествляет себя с дэ, тот стремится через дэ к приобретению большей дэ. А кто отождествляет себя с потерянностью для мира, что-то приобретает через эту «потерянность». Так что недостаток искренности неизбежно ведет к разным подозрениям.