Абдусалам Гусейнов - Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней

Великие моралисты обозначили качественно иную по сравнению с первобытностью стадию нравственного развития. Чем далее наш взгляд проникает в глубь истории, тем более человек предстает перед нами опутанным разнообразными правилами, запретами и предписаниями, соблюдение которых считается безусловно обязательным. Максимально клишированным и сакрализованным с этой точки зрения является самая седая древность. Не с великих моралистов начался процесс регламентации, табуирования поведения. Напротив, их усилия были направлены на детабуирование, высвобождение индивидов из паутины ограничений. Скажем, если Моисей и Мухаммед санкционируют некоторые (например, пищевые) запреты, то это не значит, что они вводят их. Они просто сохраняют эти запреты, отбрасывая массу других, которые практиковались до них. Они их минимизируют. Это — внешняя и, можно сказать, количественная сторона преобразований в общественных нравах, связанных с деятельностью великих моралистов. Суть же состоит в том, что они задали принципиально новый образ человека как особого, привилегированного существа, выделенного из ряда всех других живых существ и отличающегося от них тем, что он способен развивать, совершенствовать себя и условия своей жизни. В понимании поведения они сместили акценты с поступка на намерение и с коллективной ответственности на индивидуальную. Великие моралисты не просто сузили объём правил, жестко описывающих и предписывающих нравственный канон поведения в тех или иных сферах жизни (они это сделали, хотя и оставшаяся совокупность правил в некоторых случаях, как, например, в случаях тех же Моисея и Мухаммеда, является очень большой). Само выполнение этих правил они поставили в зависимость от доброй воли индивидов, меры их совершенства. Качественное отличие нравственности как ее понимали и культивировали великие моралисты от первобытной нравственности наглядно можно видеть на примере отличия золотого правила нравственности от талиона, резюмировавшего обычай кровной мести: золотое правило снимает общинные ограничения морального горизонта и апеллирует к доброй воле индивидов, талион исходит из деления людей на «своих» и «чужих» и обязывает принимать в расчет только внешние поступки.

Великие моралисты олицетворяют постпервобытную стадию духовнонравственного развития человечества, когда мораль выступает преимущественно в форме субъективной ответственности. При всех, иногда очень больших различиях, существующих между их моральными учениями, они могут быть интерпретированы как вариации персоналистской этики намерений. Мораль с точки зрения великих моралистов опирается на желание индивида быть моральным и его готовность к самодисциплине. Всё, что требуется от индивида для того, чтобы стать моральным, он находит в себе. Индивид, стремясь к наилучшему для себя, становится моральной личностью, и, становясь моральной личностью, добивается наилучшего для себя.

Критикуя мораль в том виде, в каком она осмыслена и символизирована христианством и философами-моралистами от Сократа до Канта, Ницше характеризовал ее как мораль намерений и противопоставлял более древней морали поступков (себя Ницше, как уже говорилось, считал провозвестником новой эпохи нравственной истории, в которой намерения сливаются с поступками и мораль совпадает со всепоглощающей волей к власти). Ницше прав в том, что мораль, став моралью намерений, перестала быть моралью поступков. Она нашла прибежище в психологии, свернулась во внутренний душевный настрой («самоотравление души», говоря языком Ницше) не от силы, а от бессилия. Это явилось следствием и выражением того, что человек потерял контроль над поступками. Есть пословица: камень, выпущенный из руки, принадлежит дьяволу — это значит, что он может упасть не туда и попасть не в того, куда и в кого целился тот, кто бросил. Так, и поступок, раз совершенный, отрывается от лежащих за ними благих намерений, как правило, оборачивается совершенно иными, часто противоположными следствиями, чем те, на которые рассчитывал его автор. И чем менее индивид оказывался властен над своими действиями и судьбой, тем более автономным и категоричным оказывался его суд над миром. Но что значат намерения, оторванные от поступков, не проверяемые ими? Как установить их нравственное качество? Так возникает потребность в правилах, нормах поведения, которые заранее формулируются в качестве нравственных и призваны стать критерием, позволяющим идентифицировать моральность намерений действующего индивида. В этих же целях выделяются определенные лица и формы поведения в качестве достойных подражания моральных образцов. Тем самым складывается некая состоящая из образцов, норм и оценок идеальная модель поведения, своего рода астральная инфраструктура общественного сознания, позволяющая и совершенно необходимая индивидам для того, чтобы идентифицировать нравственное качество своих намерений.

Связь между внутренними моральными намерениями индивидов и внешними, общественно санкционированными формами поведения — одна из фундаментальных истин этики. Она, в частности, является основополагающей для Платона и, в особенности для Аристотеля, который рассматривал этику как важнейшую политическую науку. Такое же понимание реализовано и в учениях великих моралистов. Есть своя историческая и логическая последовательность в том, что, апеллируя к субъективной ответственности, исходя из убеждения, что мораль записана в сердце каждого человека, они в то же время создавали объективированный канон морального поведения, запечатленный в соответствующих внешне фиксированных нормах, оценках, образцах. Идея добродетельной, совершенной личности находит свое продолжение и воплощение в идее совершенного общества не только в том очень важном смысле, что совершенное общество представляет собой суммированный итог действий добродетельных индивидов. Не менее существенный аспект взаимодействия этих двух форм существования морали состоит в том, что личность осознает и уверяется в своей добродетельности только через посредство внешне схематизированного, нормативного образа такой добродетельности. Представления об идеальных формах общественного поведения и идеальном совершенном обществе — это своего рода зеркало, смотрясь в которое индивид только и может развить себя в добродетельную личность. Тем самым совершенное общество, будучи результатом добродетельности индивидов, является в то же время источником этой добродетельности. Совершенная личность и совершенное общество закольцованы друг на друга таким образом, что нельзя сказать, где здесь причина и где следствие, ибо они непрерывно меняются местами.