Альфия Смирнова - Русская натурфилософская проза второй половины ХХ века: учебное пособие

Мысль о вечности жизни помогает Ивану Африкановичу найти ответ на вопрос: «Пошто родиться-то было?» «Выходит все-таки, что лучше было родиться, чем не родиться» (Белов 1991: 254). Идея круговорота жизни, цикличности происходящих в ней процессов, выражается в повести многообразно. В круг природы вписана жизнь семьи Дрыновых: рождение последнего, девятого, ребенка, названного в честь отца Иваном, и смерть Катерины, жизнь и смерть кормилицы семьи коровы Рогули. H.Л. Лейдерман отмечает, что в жизни семьи Ивана Африкановича «действует тот же общий закон движения и преемственности: девятый ребенок назван Иваном, вслед за матерью свой первый зарод делает дочь Катя, а для Катерины этот прокос стал последним. Мир Дрыновых – целостен, преемствен и бессмертен. Вот как устроена жизнь, вот что такое привычное дело бытия» (Лейдерман 1982: 94).

В годовой цикл вписан круг суток (глава «На бревнах»), чередование дня и ночи, времен года, пробуждения и умирания природы. Именно поэтому, в соответствии с земледельческим календарем, так значимо в произведении время происходящих событий: от ранней весны до поздней осени. Любопытное подтверждение важности выбора В. Беловым неполного годового цикла находим в древних народных представлениях о календаре, деление которого на временные периоды определялось основными природными явлениями. «Календарь X века из Чернигова, – писал

В.Г. Власов, – нанесенный на оковке турьего рога, представляет законченный цикл длительностью 8 месяцев (приблизительно с марта по октябрь). Употребление славянами 10-месячного календаря предполагал Л. Нидерле» (Власов 1993: 105). Эта цикличность в изображении жизни природы придает ей устойчивое равновесие. На этом природном фоне жизнь человеческая с ее тяготами, горестями, вынужденным «пошехонством», кажется разлаженной, противоестественной.

В контексте запечатленного в повести бесконечного круговорота жизни и название ее «Привычное дело» наполняется философским смыслом. Любимая поговорка Ивана Африкановича «дело привычное» выражает не только долготерпение, примирение со своей жизнью и оправдание ее, но и заключает в себе значение повторяемости событий, явлений, т. е. присущей самой жизни ритмичности, «воспроизводимости». С болезнью и смертью Катерины жизнь семьи Дрыновых утратила тот ход вещей, который ее характеризовал. Именно поэтому, как говорится в повести, «колесом пошла вся жизнь». А вне дома Дрыновых в природе все идет своим чередом. И через осмысление бесконечности жизни, осуществляемой благодаря круговороту природных процессов, Иван Африканович обретает себя. «Земля под ногами Ивана Африкановича будто развернулась и встала на свое место: теперь он знал, куда надо идти» (Белов 1991: 255).

У В. Астафьева есть маленький рассказ из цикла «Затеей» под названием «Древнее, вечное», в котором писатель изобразил чудом сохранившийся в деревне табунок, состоящий из двух меринов, двух кобыл и трех жеребят. Этот рассказ с символичным и точным названием глубок по смыслу, так как в нем запечатлена картина уходящего деревенского мира, извечного – до недавнего времени – в своей незыблемости и устойчивости, в «согласованности» своего существования, в котором едины человек и домашнее животное, органично вписанные в природный порядок. Тот же деревенский мир в его извечных проявлениях, в «природоцелесообразном» существовании предстает со страниц повести В. Белова «Привычное дело». Из семи глав повести, которые, в свою очередь, делятся на подглавки, описанию жизни коровы Рогули отведена целая глава, шестая. Это далеко не формальный признак, а выражение особенности мировоззрения, передавшейся русскому крестьянину по наследству от его предков, древних славян, которым было свойственно обожествление крупного рогатого скота. Этот факт заслуживает особого внимания, поскольку «у славян, как и у древних индоевропейцев, с особями коровы-быка связываются представления об отрезках времени, явлениях природы, различных объектах и даже такие основополагающие категории, как «имущество», «добыча», «существование», «жизнь», а древние термины земледелия являются более поздними, чем термины, связанные с крупным рогатым скотом» (Чмыхов 1987: 8).

Рогуля в повести «Привычное дело», являясь кормилицей семьи Дрыновых, составляла центр ее жизненного уклада. О короткой жизни и смерти коровы Рогули повествуется вслед за описанием смерти Катерины, после которой мир семьи Дрыновых, устойчивый в своем природном ритме и укладе, рушится, и трагический знак этого разрушения – убийство коровы.

В главе «Рогулина жизнь» подробно воспроизводится последовательность жизни Рогули с момента рождения, который она не помнила, эту «краткую, словно августовская зарница, пору начала», когда в глухую предвесеннюю пору она появилась на свет. «За печкой ее держали до самой весны » (здесь и далее в цитатах курсив мой. – А.С.). Потом была осень. «Прошла осень и зима, выросла другая трава», являющаяся отсчетом лет Рогули («Рогулина трава вырастала на земле четвертый раз»), по весне «кончилась ранняя безбедная пора» ее, Рогуля затяжелела и «вся жила в своем, образовавшемся в ней самой мире». «Это длилось до самой вьюжной зимы, потом Рогуля родила». Отрывочны ее воспоминания, но в них ритмично сменяются времена года, на смену одному приходит другое. И четвертой в Рогулиной жизни осенью, когда полетела белая снежная крупа, ее не стало вместе с «двойничками», которые должны были к весне родиться.

Все в главе дано через восприятие Рогули. Автор поэтизирует жизнь Рогули в ее естественных проявлениях. Крестьянское сознание Ивана Африкановича очеловечивает и ее, и коня Пармена. Антропоморфизм изображения Рогули проявляется в том, как она ощущает себя, как чувствует и переживает свое материнство (вынашивание плода, роды, привязанность к теленку), свои сны и ожидания. Автор описывает ее самоуглубленность, погруженность в свой мир, некоторую отстраненность от внешней жизни и в то же время растворенность в природе. Благодаря этому достигается эффект возвышения ее над тем, что вне ее, словно у нее есть свое «дело», свое назначение от рождения, и она верна ему. Материнство для Рогули – это «событие», ради которого она и жила.

Уважительное, родственное отношение к ней свойственно семье Ивана Африкановича, включая и детей. После рождения, телочкой, она живет в доме рядом с людьми. «Человеческое жилье просто и нехитро отдало ей все, что у него было хорошего. За печью, на длинной соломе, было очень тепло, сухо… Утром, только проснувшись, Рогулю обступали ребятишки, и старая женщина, ее хозяйка, светила им лампой» (Белов 1991: 231). Так повторялось каждое утро. Дети гладили ее, радовались, а она, заражаясь их радостью, взбрыкивала, совала мокрые губы в их голые пупки и ладошки. Телочка и дети воспринимают друг друга на равных, они приписывают ей собственные ощущения. Если Рогуля течение времени осознает через цикличность природных изменений, «измеряя» его появлением новой травы, то в семье Дрыновых среди природных временных вех есть еще одна точка отсчета – жизнь коровы. Маруся «родилась как раз в то время, когда нынешняя корова Рогуля была еще телочкой и молока не было…» (Белов 1991: 146).