Моисей Рубинштейн - О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1

Здесь же, на тех же путях, вскрывается другая тенденция: укрепления прав индивидуальности и индивидуальных форм действительности. Так, здесь, на земле, может быть отыскана, правильнее говоря, создана самодовлеющая ценность и смысл жизни и мира. Только при этом условии может прекратиться нелепое явление, когда живя тоскуют по жизни, когда в некоторых случаях человек только потому не может найти смысла, что он в возможности уже при нем, а он стремится найти его где-то вне себя, и при том часто в форме абсолютного конца. Мы часто никак не можем понять, что этот конец, если бы он оказался возможным, мог бы оказаться только концом действительным, именно прекращением всего. Меж тем конец, при котором сохраняется смысл и значение жизни, это конец, который бы не закрывал дальнейших перспектив; это должна быть добрая бесконечность, в которой возможны достижения, но обозначающие призыв к дальнейшему созиданию и действительности. В этом смысле та вечная «игра жизни», на которую постоянно жалуются как на превратности судьбы, как на поток, в котором будто бы уносится все, есть в сущности не зло, а великое благо, полное большого положительного смысла: мы стремились показать, что в нем есть возможность достижения вечности, но вместе с тем это поток вечного обновления и зарождения. Мы таким образом стремимся подчеркнуть – но только без фаталистического привкуса, только как возможность – «что образ божественной жизни есть прежде всего образ индивидуального, а не общего» [1048]. С этой точки зрения, и антиномичность жизни и нашего земного мира приобретает, как мы это стремились показать всем предыдущим изложением, совершенно определенный положительный смысл. Смысл антиномии в возможности и перспективе дальнейшего созидания и достижения мира абсолютного значения. «Счастливый» конец, который вместе с тем не является началом, хотя бы только в возможности, есть величайшее оскудение и несчастье: с этим концом придет и конец чувства жизни, потому что чувство жизни дается только известным преодолением, хотя бы борьба шла сквозь вереницу страданий. Об этом именно говорит нам жизнь во все времена и на всех возможных языках, – о том, что без борьбы, «от себя», так сказать, пришедшие радости не ощущаются большей частью как радости и положительные ценности, а преодоленные горести и страдания обвеиваются интимной близостью, теплым чувством, хотя бы и с примесью грусти, и могут стать источником скрытого или явного удовлетворения. Действительность не радостна и не печальна сама по себе, но она может стать и тем, и другим.

Таким образом «юдоль страданий и слез» должна быть понята и принята не как временное чистилище, из которого нужно стремиться вырваться, а как необходимый подлинный жизненный путь и сфера, в которой имеется самодовлеющая ценность: земная жизнь есть не только путь к «в себе пребывающему», но и возможная сфера его созидания; она не только средство, но и самоцель в известной степени. Этим мы категорически отклоняем ту гримасу, которая исторически сложилась под влиянием религиозной метафизики и искажает человеческое лицо мыслью о греховности «этого» мира и тоскою по иному «бытию». Таким путем мы приходим к мысли о том, что не только нет никаких оправданий для того, чтобы «гасить» человека, свет человеческий и бежать от земли, но наоборот у нас намечается безусловный императив человеку и «земному» миру стремиться к действительности, к действенному бытию, потому что на нем и в нем может быть вскрыто, создано и «в себе пребывающее», творчески обретен смысл.

Весь мировой путь и путь человечества может быть понят как в той или иной форме производимый процесс организации – в человечестве это процесс организации творческой силы с определенной перспективой созидания самодовлеющих ценностей, создания смысла – ценностей и смысла не где-то и как-то и не в общем, отвлеченном виде, а в конкретной форме, реально и индивидуально, жизненно существующего. Таким образом индивидуальное находит свое оправданное место, и расцвеченный мир и жизнь могут предстать пред нашим пониманием не как ступеньки бесконечной лестницы, ведущей к чему-то иному, не только как средство для этого иного, но и в их особом самостоятельном значении и ценности, а тогда у нас есть прямое основание утверждать, что таким путем открывается необъятная перспектива к расширению и углублению жизни, ее ценности и смысла, потому что в каждом индивидуальном мировом проявлении становится возможным раскрытие божественного смысла. Все зависит от того, с какой глубиной, широтой и значительностью развертывается во всем индивидуальном разнообразии действительности творческая мощь и действительность: чем глубже, шире, интенсивнее они в их направленности на творчество самоценностей, тем глубже, шире, интенсивнее и осмысленнее жизнь.

Понятие жизни и углубление жизни является в наших глазах вполне оправданным понятием, несмотря на всю необъятную сложность того содержания, которое оно покрывает. В основе этого объединения лежит все тот же единый принцип, о котором мы уже упоминали неоднократно: антропоцентрический принцип. На нем совершается все сроднение действительности и объединение ее в единое целое, допускающее применение к себе единого понятия жизни. Этот принцип впервые объясняет нам в достаточной мере, почему человеческой личности могут стать понятными и дорогими все переливы мировой жизни, весь калейдоскоп существ, явлений и состояний: личность при этом не отрывается коренным образом от самой себя, по существу во всем мире и жизни она понимает и дорожит своей сердцевиной, это просто следствие из признания самого себя, основоположности своего принципа. Вся суть только в том, что в человеческой личности в ее развернутом состоянии этот принцип выявляется действительно и достаточно полно, а в остальном мире в различных градациях вплоть до состояния полной латентности, до состояния только возможности, и при том не в данной особи, а в той системе, к которой данное явление принадлежит. Это сроднение не есть простое фактическое обстояние, но оно, как можно вывести из всего предыдущего изложения, созидается, устанавливается действенно. Быть в этом случае целому обозначает и быть индивидуальному, а последнее в свою очередь не мешает установлению самых широких, неограниченных сверхиндивидуальных связей и взаимоотношений. Так ткутся космические связи между человеком, этим микрокосмом, со всем мировым целым, макрокосмом, – глубина их может быть бесконечно различна в зависимости от творческого размаха и мощи личности: личность может насытить сравнительно ничтожный факт путем своего переживания и одухотворения его до полноты безграничной ценности; даже тьма и неразумие могут найти свой свет и разум. Не даром в истории человеческой культуры и мировоззрения не раз делались попытки понять тьму и зло как необходимые ингредиенты нужного и осмысленного мирового, даже божественного процесса: тьма для света, зло для добра, дьявол для бога, изначальная бесформенность, хаос и неопределенность для последующей оформленности, упорядоченности и организации; первые являются материалом или фоном для последних. Как мы это отмечали раньше, личность-индивидуальность обозначает возможность неограниченной интенсификации и углубления действительности; она в том же мире и вместе с тем несет с собой свой особый мир. Так творится интенсификация, расширение, углубление и насыщение смыслом мира и жизни. Вся природа участвует в этом поступательном творческом продвижении, но она творит как бы в одном только направлении, и только в человеческой личности открываются творческие возможности без природной скованности одной сферой естества – открываются через одухотворение, через очеловечение, через своеобразную персонификацию естества, как говорил Ницше, через превращение тупого физического или физиологического факта в моральную необходимость, например, путем такой жизни, чтобы в надлежащее время была бы в полной готовности воля к смерти – готовность победить наиболее крупный естественный фактор, каким является инстинкт самосохранения, голое стремление «быть во что бы то ни стало» [1049].