Пауль Наторп - Избранные работы

«Лингард и Гертруда» предполагает, как уже было замечено, феодальный строй. Во второй, сокращенной, переработке, которая появилась во время революции, автор настойчиво апеллирует к князьям и дворянству: вспомнить о своих обязанностях по отношению к порученному их покровительству народу и серьезно приняться за выполнение этих обязанностей, к чему лучшие из них, по-видимому, выражают некоторую готовность. К этому прибавляется серьезное предостережение: если они и теперь, когда дело дошло до такой крайности, не поймут своих обязанностей и не будут постоянно исполнять их, то они не должны удивляться, если история пройдет мимо них.

Во Французской революции она уже сделала это. Песталоцци одним из первых в своей среде твердо познал совершеннейшее распадение феодализма, внутреннюю необходимость этого разложения, а вместе с тем и права демократии. Но он не впадает в ошибку видеть спасение в одном только политическом освобождении. Был ли вообще в состоянии пренебрегаемый столетиями народ взять на свои плечи невероятно трудную работу, которая так внезапно выпала на его долю? Песталоцци тотчас же приходит к выводу (который, между прочим, сделали и лучшие из духовных вождей революции): свобода и равенство остаются не чем иным, как мертвыми фразами, до тех пор, пока для всего народа, до последнего человека, не будут найдены средства и пути его воспитания, которое одно только и может дать возможность по-человечески пользоваться добытыми правами. Гримаса революции его никогда не пугала: он определенно указывал на то, что анархия многих явилась только неизбежным следствием анархии немногих и что судорожные подергивания революции в Париже – это следствия того же состояния, которое осталось позади, а не того, в которое люди еще не вступили и только намеревались вступить; поэтому все эти факты не могли служить доводом против того, чего они хотели. Но Песталоцци энергично предостерегает от того, чтобы люди теперь в массе не совершали тех ошибок, которые с полным основанием ставили в упрек прежним господам. Он неустанно указывает на необходимость исследования хозяйственных и педагогических основ государства. Вопросы гражданского управления важны для него, конечно, тоже, и он решительно становится на точку зрения демократических требований, но в то же время подчеркивает, что от одной перемены в политике нельзя ожидать спасения. Он взывает к народу: « Ты должен сам, позаботиться о своем, благополучии. Самое лучшее, что могут дать тебе твои регенты (тогда в Швейцарии наступил уже демократический строй), – это хорошее управление, которое хотя и отличается от плохого, как хорошая пашня от плохой, но как на плохой, так и на хорошей пашне ничто не вырастает благодаря одной только пашне, а успех обеспечивается работой и семенами, которые ты употребляешь». Все дело сводится к «внутреннему возвышению нашей нравственности и гражданской силы». «Стыдно говорить о свободе людей в стране, где ничего не делается для того, чтобы поднять низший народ до уровня человеческого достоинства теми именно средствами, которыми только и можно сделать это, где, наоборот, прилагают все усилия к тому, чтобы сохранить неразумие детей и детей детей, чтобы строить на нем промышленные предприятия и получать из него выгоду». Свободное управление призвано, во всяком случае, положить основание именно этому внутреннему совершенствованию народа; поэтому Песталоцци решительно, более того, с воодушевлением выступает на защиту его и ради него стоит даже за присоединение к Франции, которая «при всех человеческих слабостях ставит в своей возвышенной борьбе конечной целью всегда благо человечества, а своим паролем – права человечества». Само собой разумеется, что он стоит за свободу ремесел, за уничтожение налога в виде десятой части и всех господских податей и налогов. Далеко опередив свое время, он требует даже прогрессивного налога и освобождения от него людей с минимальными средствами, нормированными очень высоко, но именно в этом и обнаруживается, что он не хочет понимать экономическую свободу в смысле безграничной свободы эксплуатации со стороны капитала. Он, наоборот, в «Лингарде и Гертруде» довольно резко выступает в защиту государственного социализма. Экономическая жизнь народа ни в каком случае не должна быть предоставлена самой себе, хотя право собственности должно с определенными ограничениями остаться. Но пользование собственностью со стороны каждого должно находиться под строгим контролем; кто разрушает свое владение, тот лишается права свободно распоряжаться им, потому что для государства далеко не безразлично, когда хозяйства приходят в упадок. Оно не может предоставить случаю, чтобы «купец», который в настоящее время называется капиталистом, носил теперь в своем портфеле источник пропитания народа, как прежде дворянин – в своем сапоге, и чтобы он обыкновенно так же мало пользовался имеющейся у него возможностью влиять на состояние народа, как прежде дворяне – своим правом («Spörens»), Песталоцци настаивает на том, чтобы государство требовало от работодателей точного отчета о числе их рабочих, об их заработке и применении, какое дается этой выручке, чтобы государство приняло меры для охранения рабочих от эксплуатации со стороны работодателей и создало бы для них возможность соответствующего их человеческому достоинству существования. Он ясно видит колоссальную силу, которую дает собственнику обладание землей и ее сокровищами над несобственником, и при случае касается также вопроса о возможности общей собственности земли и общего использования ее продуктов (правда, не делая из этого принципиального требования).

Вот в такой мере он приближается к социализму, но всегда только в смысле равного права человека на достойное человеческое существование. Он хочет, чтобы человек не делался рабом вещей, а остался бы господином их, чтобы в конце концов заставить вещи служить только своему внутреннему человеческому образованию. Само по себе это возможно, потому что хотя и правда, что «обстоятельства делают человека», но и «человек делает также обстоятельства»; он обладает силой направлять их в различные стороны по своей воле, и тем, что он это делает, он принимает участие в образовании самого себя и во влиянии действующих на него обстоятельств. Так, прежде всего институт собственности должен быть принципиально подчинен более высшей, нравственной цели человека, а не наоборот, т. е. собственность существует ради человека, а не человек ради собственности. Высшая собственность человека – дары духа и сердца требуют еще большего ухода и внимания, чем «земной прах»: когда же говорят, что нужно уважать, защищать и развивать материальную собственность, в чьих бы руках она ни находилась, иначе человечество погибнет, то это имеет еще большую силу относительно только что упомянутой высшей собственности человека – ее нужно уважать, защищать и культивировать, в чьих бы руках она ни находилась, иначе человечество погибнет! Развитие же промышленности Песталоцци всегда считал необходимым и не оспаривал, что для этого развития необходимы дух предприимчивости и польза предпринимателя; оно не должно только никогда вести к разорению рабочего. И претензии рабочего не должны рассматриваться как расчет на милость работодателя, а они представляют собой справедливое требование признания своей полной самостоятельности и человеческого и гражданского равенства. Песталоцци даже не требует безусловного равенства политических прав для всех, а признает, что участие в управлении должно стоять в известной зависимости от степени образования, которая при данных обстоятельствах может быть достигнута только отдельными классами народа, а потому и права косвенно ставятся в зависимость от собственности. Сначала надо привести в порядок голову и сердце, остальное произойдет само собой. Таким образом, Песталоцци требует заступничества государства за человеческие права более слабых. В конечном счете его образу мыслей меньше всего отвечало общее государственное призрение; наоборот, все дело в том, чтобы каждый класс народа заботился о себе сам, Таким образом, механический коммунизм так же шел вразрез с его взглядами, как и механическая опекающая бюрократия. Самодеятельность каждого, участие в общих делах сначала в узком круге, а затем все дальше и дальше, включительно до участия в большом целом; одушевление общества, исходящее от индивида, от более близких отношений к более далеким, а не наоборот – таково то, к чему он стремился. Политически это была бы демократия с далеко проведенной децентрализацией. Но форма политического строя никогда не составляет для него главного интереса. Это именно форма, а не сущность. Серьезный и достаточно хорошо образованный народ сумеет уже сам найти себе подходящие политические формы; с другой стороны, мы ничего не добьемся тем, что дадим их ему раньше, а затем станем ожидать, что он потом вдохнет в них смысл и жизнь.