Пауль Наторп - Избранные работы

Этому убеждению Песталоцци остался верен всю свою жизнь. В письме о работе в Станце он говорит следующее: школьное преподавание, не охватывающее всего духа, который необходим для воспитания людей, и (что для него то же самое) не построенное на семейных отношениях всей жизни, ведет не к чему иному, как к искусственно вызываемому захуданию нашего рода. Сила воспитателя должна быть «чистой силой отца, одушевленной существованием всего объема домашних отношений», и, как живое изображение этой отцовской силы, деятельность «Отца Песталоцци» в отношении бедных и сирых детей Нейгофа и Станца неизгладимо запечатлелась в памяти его народа, равно как и в великолепных монументах Цюриха и Ифертена. Надо и это изложение прочесть во всей связи, чтобы получить полное впечатление, что работа Песталоцци над детьми в Станце должна была быть и действительно была воздействием путем дела и жизни, а не слов. Основное понятие его теории воспитания («наглядность») выросло здесь впервые из живого опыта его нравственной работы и уже оттуда было перенесено в область обучения, потому что «наглядность» (мы знаем это) для него – это познание из живого дела и живым делом.

Под влиянием того же круга мыслей он назвал свое главное теоретическое произведение – «Как Гертруда учит своих детей». Это заглавие не во всех отношениях соответствует содержанию книги – но основной точкой зрения остается и здесь убеждение, что основы воспитания, не только религиозного, нравственного, но также и интеллектуального и воспитания к труду являются делом матери и вообще семьи, потому что истинные «элементы», т. е. основы воспитания, могут быть выработаны только в элементарной основной форме воспитательного сообщества, а им будет именно то непосредственное общение, которое существует вполне только между матерью и ребенком. «Книга матерей» рисует дальнейшие шаги на этом пути; особенно тонко и глубоко рисуется здесь развитие органов чувств в раннем детском возрасте. Даже начало преподавания математики и рисования Песталоцци передает в руки матери. Новая (не доведенная до конца) обработка темы «Гертруды» (именуемая обыкновенно в письмах к Геснеру «Воззрения и опыты, касающиеся идеи элементарного образования») особенно посвящена развитию этого основного мотива. Ленцбургская речь, статья «К Невинности и т. д.», речь ко дню рождения в 1818 году, затем особенно последняя обработка «Лингарда и Гертруды» и «Лебединая песнь», а также письма к Greaves, которые стали известны только недавно, потому что они существовали лишь в английском переводе, – все эти произведения и еще многие другие, лежащие несколько в стороне, неутомимо развивают одну эту тему во всех ее разветвлениях, а рядом с ней все остальное отступает для него на второй план.

Некоторых положений из последней обработки этого романа достаточно, чтобы охарактеризовать дух домашнего воспитания, как его представляет себе Песталоцци. «Сама жизнь во всем ее объеме, как она влияла на ее детей, как она захватила их, как они вошли в нее и как воспользовались ею, – всем этим она пользовалась как исходным пунктом обучения», – говорится о Гертруде. «Она говорила языком заботы, языком заботливой матери… каждое слово, с которым она обращалась к своему ребенку, стояло в теснейшей связи с истинным ядром его жизни и с окружающей его обстановкой, в этом смысле оно было самим духом и жизнью. Словесное обучение как бы тонуло в духе и жизни ее действительного дела, из которого всегда исходило преподавание и к которому оно всегда вело. Жизнь их мудрой и набожной матери переходила в них со всею полнотою ее правды и внутренней высоты. Она давала им все, что знала, что имела и что могла. При ее бедности у нее было крайне мало, но даже то немногое и незначительное, что она им давала, было велико и поучительно тем, как она давала и какую силу любви обнаруживала при этом». А благодаря такому единству учения с жизнью в семейном общении достигается то, что воспитание считает своей конечной целью – гармонически связное развитие всех основных душевных сил, благодаря которым и все внешнее, механическое в воспитании подчиняется единственной конечной цели образования – человечности. «Даже то, что и в преподавании Гертруды было муштровкой» (речь идет о бумагопрядении), «было освещено в поведении малышей и матери любовью и верой и как бы изменило, таким образом, свою природу; впечатление суровой муштровки было смягчено человеческим отношением и подчинено высшему фактору образовательного и возвышающего в воспитании и этим подчинением сделано безвредным… Своеобразие жизни этой детской проявляется также и в том, что мать и дети, образцово исполняя при нерушимо твердо установленном порядке свои обязанности, способны к восприятию всего прекрасного и доброго, встречающегося в окружающей их обстановке, и, живя в атмосфере непрерывного труда, они успевают проявлять ко всему сердечное и свободное участие. Они прядут так усердно, как едва ли прядет поденщица-пряха, но их души не становятся на поденную работу. Во время непрерывного однообразия их телесных движений они живут легко и свободно, как рыба в воде, и радостно, как жаворонок, который играет в небесной высоте».

Школьное воспитание, по Песталоцци, черпает всю свою ценность или, правильнее говоря, стремится найти и достичь этой ценности тем, что идет в своей работе за домашним воспитанием, как за своим образцом, стремясь «упрочить, возвысить и обобщить силу домашней жизни для своих целей», как он ясно и определенно выразил однажды свое мнение. Но заменить домашнее воспитание оно не может никогда и едва ли даже может сравняться с ним. Напротив, Песталоцци долгое время серьезно преследовала мысль, что семейное воспитание, доведенное до высшей ступени развития, могло бы сделать школьное воспитание, по крайней мере на целый ряд лет, совершенно излишним. Правда, на этом нельзя было серьезно настаивать, и мы уже упомянули, что позже Песталоцци посвятил все-таки школьному воспитанию несколько больше внимания. Но оно всегда остается для него только простым подражанием домашнему воспитанию; другого идеала школьного воспитания у него вообще не было.

И, несмотря на это, Песталоцци не мог не видеть, что мать и семейный очаг, которые стоят перед его духовным взором, только в исключительных случаях дают и могут дать то, чего хотел он, так как именно в своеобразии этого тончайшего и глубочайшего социального явления заложено основание того, что указанная Песталоцци цель оказывается неосуществимой; ведь, и по мнению самого Песталоцци, своеобразие и сила этого социального явления заключается именно в том, что оно должно вырасти непосредственно на природной почве.