Анри Мишель - Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Мало того, стремясь как будто к благу отдельных людей, государственный социализм работает прежде всего для самого государства. На этот счет не ошибался великий политик-практик, покровительствовавший этой доктрине и официально утвердивший ее господство в Германии [1983]. Он хорошо понимал, что государство привязывает к себе гражданина прочными узами зависимости и подчинения, приучая его обращаться к нему с просьбами об издании закона, административного распоряжения или полицейского приказа. Он хорошо понимал, что государство как таковое крепнет от этих видимых уступок. Политические формы могут меняться, но сумма власти, бюджет принуждения, связанные старыми формами с новыми, не только не уменьшаются, но возрастают.

Революционный социализм также считается с этим неизбежным результатом. Поэтому, признавая радикальную несостоятельность государственного социализма, он без сожаления и даже с удовольствием смотрит на развитие вытекающих из него учреждений. Подобно тому, как экономическая концентрация, столь восхваляемая ортодоксальными экономистами за ее полезность для крупных промышленных, торговых и финансовых организаций, подготавливает, по мнению научного социализма, обобществление средств производства, облегчая коллективизму захват существующих ныне полных и неполных монополий, так и государственный социализм полезен тем, что приучает людей к дисциплине, которую им придется соблюдать при господстве коллективизма. Как всякое средство обхода, государственный социализм, по-видимому, не трогая будущего, захватывает его и, по-видимому, устраняя опасность, приближает момент ее наступления [1984].

Тем не менее государственный социализм не возник бы, а возникнув, не достиг бы такого развития, как теперь, не увлек бы сильных умов, не породил бы целый легион теоретиков и апостолов, не привел бы в беспокойство и смущение совесть множества людей, если бы не отвечал, хотя и плохо, некоторым запросам современности. Во всяком случае возникновение и успех государственного социализма являются новым доказательством современного кризиса и делают более неотложной необходимость положить ему конец.

Фулье и Ренувье – вот два философа, которые в высшей степени ясно сознавали современный кризис социальных и политических идей и пытались разрешить его. Прежде чем закончить наш труд, нам остается рассмотреть эти две попытки, построенные на совершенно различных основаниях.

Фулье подходит к вопросу с трех сторон. Как должно в настоящее время понимать право, общество и собственность [1985]?

Относительно права были выставлены три основных тезиса: право сливается с силой, право представляет собою господствующий интерес, право является выражением внутренней свободы человеческой души. Каждый из этих тезисов, по мнению Фулье, отчасти правилен, отчасти ложен. Каждый из них, следовательно, составляет при условии исправления частицу полной и абсолютной истины.

К чему приводит отождествление права и силы? Оно приводит к междоусобной войне, затем – к «поглощению индивидуума нацией, расой, человечеством, наконец, массой» [1986]. Но из этого не следует, что право и сила не имеют ничего общего. Из этого не следует в особенности, что для дела самого либерализма была безразлична возможность оценки свободы «с точки зрения власти и эволюции» [1987]. Предваряя будущее, Фулье дополняет «при помощи чисто произвольной гипотезы» механическую теорию «так, как она сама дополнит себя когда-нибудь» [1988]. Он допускает, что мир управляется механически, но спрашивает, «какие механизмы являются наиболее совершенными и наиболее богатыми живыми силами». Не те ли, очевидно, которые, «будучи предоставлены самим себе, всего дольше движутся самостоятельно» [1989]?

С этой точки зрения, идеалом «социальной механики» является предоставление индивидуумам наибольшей свободы. Таким образом, либерализм находит себе место в мире, подчиненном механике. Правда, пока это либерализм чисто внешний, и если бы его оставить в таком виде, то он представлял бы из себя не столько реальность, сколько «полное подражание истинно либеральному режиму» [1990].

Доктрина, которая сводит право к господствующему интересу, также приводит в своей грубой форме или к анархии, или к деспотизму. Она приняла, однако, уже более совершенную форму, благодаря видоизменениям, которые испытала утилитарная теория. Сторонники этой теории поняли, что первым условием всеобщего счастья служит «всеобщая свобода» [1991]. Это большой шаг вперед. Однако и с такой поправкой утилитаризм не свободен от затруднений. Если право представляет из себя власть, «которую общество в своих интересах уступает индивидууму», то всякое право в конце концов зависит от доброй воли общества [1992]. Чтобы избежать этого вывода, нужно расстаться с утилитаризмом и найти в другом месте принцип, основанный на бескорыстии , без которого не может обойтись теория права [1993].

Таким образом, мы приходим к третьему взгляду, который кладет в основу права внутреннюю свободу. Здесь сейчас же возникают бесчисленные возражения, наиболее интересные из которых приводят к следующей дилемме: или чистая свободная воля служит основой права, без всякого отношения к вопросу о благе, и тогда, так как свободная воля, согласно определению, абсолютно неограниченна и способна к противоположным решениям, каждый имеет право на все, в теории нет границы для прав индивидуума, а на практике торжествует сильнейший, или же примешивается рассуждение о каком-либо благе, составляющем цель самой свободной воли, и тогда наше уважение должно обратиться на это благо, на эту цель, и человек в силу того лишь, что он существо свободное, не может более иметь никакого права [1994]. Невозможно избегнуть этой дилеммы, если не принять коррективы к теории, которая основывает право на внутренней свободе. Фулье дает формулу этих корректив. Право, как и свобода, не естественно [1995]. Напротив, подобно свободе, оно лежит вне природы. Оно идеально [1996]. Но этот идеал может стать реальностью в силу закона, по которому всякая идея стремится воплотиться в жизнь, раз она постигнута. Этот закон, как известно, служит для Фулье высшим объяснением явлений, и теперь он доказывает «его плодотворность» в применении к социальному строю, как раньше доказал в применении к чисто философским вопросам [1997].

Так что, если кто хочет дойти до коренной метафизической основы права, то должен искать ее там, где находят свое объяснение как индивидуальное сознание, так и сама индивидуальность, – в идее относительности знания, идее, которая связана с «несомненным существованием неизвестного и возможным существованием непознаваемого» [1998]. Непознаваемое находится не только в объекте, но и в субъекте. Сознание «само для себя непостижимо». За пределами психики лежит область метапсихики, которая, не являясь областью внешней и трансцендентной, а имманентной, тем не менее столь же непроницаемо, как лежащая за пределами физики область метафизики [1999]. Этим объясняется, почему сознательная воля каждого должна сдерживать себя перед сознательной волей другого, когда последняя не посягает на нее. Мы встречаемся здесь с принципом, ограничивающим одновременно и действие, и мысль, с принципом, который ставит препятствие как «практическому», так и «интеллектуальному» догматизму [2000]. Как вне нас, так и в нас лежит «проблема» [2001]. И в этом заключается «присущая человеку загадка», которая, облекаясь в различных философиях разными именами, «придает понятию права его сверхфизический характер» [2002].