Михаил Иржавцев - Данэя

Но она бледна, молчит. Ну да — она теперь все видит: и она теперь, как он — не такая, как все.

— Мама, они идут следом, — сказал он. Ей сразу стало легче дышать: все в порядке. Они взглянули друг другу в глаза, улыбнулись.

— Лейли, ты сейчас увидишь наших детей, — сказала Эя.

— Я очень хочу их увидеть, — тихо ответила Лейли.

Слишком ясно было, что надеяться ей не на что: они были, как те — живущие вместе долгие годы. Ей достаточно было увидеть, как они глядят друг на друга, услышать, как они называют один другого.

А на нее он смотрит спокойно. Ей нет и не может быть места рядом с ним. И если бы было возможно, она сейчас сразу бы улетела.

— Вот они!

По тропинке шел высокий юноша, неся на спине девочку, обнимавшую его за шею. Нес он ее, казалось, без всякого напряжения.

— Слезай! — сказал он, подойдя. Девочка соскочила на землю.

Они сложили ладони перед грудью, приветствуя Лейли.

— Опять балуешь ее?

— Сестренка устала, мама. Еле ползла.

— Ну да! Просто он хотел похвастать своей силой. Мне не жалко — пусть несет, если хочется.

Эя, улыбаясь, смотрела на них:

— Наши дети.

— А мы тебя знаем, сеньора.

— Да?

— Да: у нас были фильмы с твоим участием. Брат их больше всего любил.

Лейли посмотрела на юношу, стоявшего молча перед ней, потупив глаза. Лишь время от времени он поднимал их, бросая на нее взгляд, и в эти моменты она заметила, что они у него широко раскрыты: казалось, он ошеломлен тем, что видит ее. Густая краска заливала его лицо.

— Как удивительно он похож на тебя, Эя.

— Мой сын, — Эя ласково коснулась его волос. Он снова взглянул на Лейли — и еще сильней покраснел.

Она не могла не любоваться им: ей вдруг почему-то захотелось тоже провести рукой по его ярко рыжим кудрям. Но она не решилась — и погладила девочку, все время улыбавшуюся ей. Дети пробудили в ней острый интерес — уже не было стремления поскорей улететь, и боль немного притупилась.

— Пошли ужинать! — пригласила Эя.

Все, включая пришедшего дежурного, ели одинаковые блюда, — их заказывала Эя. И Лейли не хотелось отделяться от них — она не стала заказывать себе что-то другое, ела то же самое.

— Нам можно побыть с вами? — спросила девочка, когда ужин кончился.

— Нет, дочка. Иди: почитай и ложись. И ты тоже, — обратилась Эя к сыну. — Нам надо о многом поговорить.

— Я не буду мешать, мама.

— Сестра, пошли! — негромко сказал юноша, и девочка покорно встала.

— Спокойной ночи, мама! — сын подошел к Эе; наклонившись, поцеловал ее. — Спокойной ночи, отец!

Девочка поцеловала и отца.

— До свидания, сеньора! — попрощались они с Лейли. Юноша напоследок открыто, как-то жадно, посмотрел на нее. Она ответила ему улыбкой, и, ободренный, он тоже улыбнулся: он, оказывается, мог очень хорошо улыбаться.

Это было прекрасно и непонятно — то, что она видела. И два чувства боролись в ней: вновь усиливающаяся душевная боль и непреодолимое желание как можно больше узнать и понять. Тысяча вопросов вертелись у нее на языке — но общение с парами вместе живущих приучило ее к осторожности: те сразу никогда не раскрывались.

Но на этот раз все было иначе: Дан и Эя рассказывали ей все — много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.

— Все произошло благодаря Лалу.

Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем — увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели для нее чрезвычайную убедительность, хотя многое попрежнему воспринималось с трудом.

Лал погиб, не успев ничего осуществить, но то невероятно важное, что он открыл им, они запомнили, чтобы передать всем. И начали действовать: появление детей было прямым следствием выводов, сделанных Лалом.

О детях говорила уже Эя. В основном о первенце — сыне, и ее рассказ показался Лейли не менее поразительным, чем предыдущий. Об ожидании рождения ребенка, о его появлении на свет. О том, как он сосал ее грудь, впервые улыбнулся, впервые сел, впервые пошел. О том, как заговорил. Как рос и развивался. Как отдал появившейся у него сестре первое яблоко. Как становился самостоятельным и умелым. О его бесстрашии. Об их, родителей, тревогах и радостях.

Какой-то невероятный мир раскрывался Лейли в рассказе Эи о детях. Не ведомый ни ей, ни почти никому. Высшая ступень любви, незнакомая даже тем, кому она до сих пор завидовала: тем, кто надолго, даже на всю жизнь сохранил исключительное чувство и привязанность друг к другу. Но их чувство замыкалось лишь на них самих и не могло идти дальше, не поднималось, питаемое любовью к своему естественному плоду — детям, до такой полноты, которую она увидела у этих двух, один из которых был для нее самым дорогим.

Тем более ей не было места рядом с ним. И боль усилилась, сдавила ее. Она чувствовала, что больше не может оставаться.

— Уже середина ночи. Пора мне улетать.

— Зачем? Переночуй здесь.

— Спасибо: не могу — утром репетиция. Не провожайте меня.

— Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, — сказала Эя.

— Хорошо, — покорно согласилась Лейли: «Она все видит, понимает. И ничего не боится». И от этого стало еще тяжелей.

Они оба молчали всю дорогу до ракетоплана. Лейли шла впереди не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством.

Только когда они уже прощались, он сказал: — Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.

Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.

…Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. «Сын», узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.

Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.

— Сын тоже не спит, — сказал Дан ей.

— ?

— Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.

— Он не ожидал увидеть ее наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.

Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, — сегодня более ласково, чем все время после их возвращения.

Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после их близости сразу после выхода ее из анабиоза — как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.