Михаил Иржавцев - Данэя

— Да, да, Мама. «Бранд» разбудит их, поможет начать понимать нас.

— А вот и Дети!

Они шли обнявшись. Дан и Эя повернулись к ним, и по счастливой улыбке Мамы Сын сразу понял, что Они уже знают.

Говорить ли об этом Милану? Она была в смятении. Чем дальше, тем трудней она себя чувствовала. Категорическое неприятие того, что несли с собой Дан и Эя — где-то позади. Позади полное непонимание и нежелание понять. То, что приходилось слышать от них, незаметно проникало в сознание и оседало там; то, что она увидела, заставило задуматься и начать сравнивать многие вещи.

Большую роль сыграло участие в «Бранде», на которое она согласилась только по настоянию Милана. Дан и Эя прилетали на репетиции, и ей не раз приходилось слышать их рассказы и ответы на бесконечные вопросы Поля. Действовали общий настрой и необычность постановки. И в какой-то момент она почти с испугом почувствовала себя в середине между теми и этими: Дан, Эя, Лейли — уже не были попрежнему чужими, и их идеи — враждебными.

Сегодня особенно. Еще стояли перед глазами сцены и декорации, звучали слова и музыка, сопровождавшая действие. Они, стоящие на сцене, — и она со всеми, вместе с ними, одна из них. Гора цветов. И снова буря овации — когда Поль с охапкой цветов подошел к Дану и Эе и протянул ее им. Казалось, все слились в едином порыве.

Несмотря на огромную усталость, настроение было таким, что невозможно было расстаться, разойтись. Заняли целиком большое кафе: шумели, как на пиру.

Рите было хорошо. Она не помнила ни о Милане, ни о его Йорге. Все присутствующие: Дан с Эей, их дети, Поль, Лейли, актеры, статисты — казались ей самыми близкими. Хотелось сказать каждому что-нибудь приятное. И смотреть на Дана, сидевшего рядом с Полем.

Они негромко разговаривали, потом вместе вышли, Эя осталась в зале — значит, они где-то поблизости.

…Да, они были недалеко от входа: Поль сидел в кресле у кустов, Дан расхаживал рядом.

— …И что же дальше? — донеслось до Риты.

— Не знаю, отец. Буду искать новую пьесу.

— Я — не об этом.

— О чем же? Я, кажется, не очень понимаю: извини, очень устал.

— Твоя постановка сделает немало: она уже пробудила в людях новые чувства и мысли, — я все время наблюдал, я видел это. Они должны теперь более внимательно слушать, что говорим мы и те, кто уже слушал нас.

— Я рад.

— Но ты — сам?

— Я?

— Ты. Будешь ли с нами? Станет ли для тебя самым главным то, что является нашей основной цель — или ты просто будешь сочувствовать нам, и только?

— Нет. Буду с вами — целиком.

— Тебе не надо еще раз подумать?

— Нет. Ждал лишь, когда ты спросишь: я уже решил это твердо.

— Ты хорошо понимаешь, насколько будет трудно?

— Меня это не пугает. Скажи лучше — что я должен делать?

— Пока — единственно возможное: распространять идеи Лала.

— Понятно! Но я хотел бы бороться за них и своими средствами.

— Само собой!

— Нужно найти еще пьесы, как «Бранд». Но они — даже «Бранд» — не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!

— Безусловно, стоит: займись этим.

— И еще: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.

— Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.

— Великолепная мысль, отец! Он говорил тебе о каких-либо неопубликованных вещах?

— Как ни странно, нет. Только об одной — еще только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.

— Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.

— Да. Страшная история.

— Расскажешь ее?

— Не сейчас.

— Хорошо: я слишком устал. — Поль замолчал, задумался. — Значит, нас будет трое?

— Трое?

— Ты, Эя и я.

— Нет. Есть еще.

— Есть?

— Есть. Ева…

— Та, что вела борьбу против отбраковки?

— Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Еще Ли, ее воспитанник.

— Космический спасатель N1?

— Да. Он примкнул к нам еще там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.

— И все пока?

— Нет. Еще человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.

— Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.

— То, что она сделает — важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.

— Что?!

— Она родит ребенка. Сама: на Земле — первая. Тогда решатся и другие, — в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.

— С Евой?

— Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался ее привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей «мамы Евы», и тем принудил ее к аборту.

— Не попытается он что-то сделать и Лейли?

— Принудить ее к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить — чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт — под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились — достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала — он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.

— Тем более! Лейли…

— Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Все необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! — он улыбался.

— Я тоже послежу, чтобы никто не мог… Мало ли!

— И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе — переутомлялась.

— Конечно: я понимаю.

— Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем устал: даже говоришь с трудом. Не пора ли нам вернуться?

— Да: сейчас пойдем.

Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.

Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.

— Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал — один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, — только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae (день гнева). — Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать ее пальцами.

Рита вышла из-за дерева.