Владимир Варава - Адвокат философии

Бывают периоды, отмеченные в обществе повышенным интересом к философии. Скептики утверждают, что они прошли, что современное прагматичное время не способно живо интересоваться философией, что философия – прошлое, ушедшее безвозвратно, ставшее, в лучшем случае, частью интеллектуальной истории. В действительности же неверно то, что сегодня ослабел интерес к философии, так же как неверно и то, что когда-то был особо высокий интерес к философии. Такого не было никогда. Дилетантское увлечение, философская мода бывали и в России, и на Западе. Интерес к философии стабилен; лишь иногда на очень короткий период ее власть становилась значимой, но быстро сходила на нет за явной практической бесполезностью философии. И все же есть периоды, которые можно было бы назвать философским ренессансом. Однако это нечто другое, нежели публичный интерес к философии. Философский ренессанс – время, когда общество немного мудреет, и не потому, что в нем больше появляется философов, но потому, что философские идеи становятся более доступными и внятными. Большее количество людей пробуждается от спячки и может более адекватно осознать свое положение в мире. Это отражается на творческом духе эпохи, в результате чего культура порождает очевидно значимые и талантливые произведения. С Россией ситуация особенная. То, что принято называть философским ренессансом, на самом деле таковым не было, поскольку философия в тот период в основном была озабочена апологетическими целями защиты и оправдания религии, действительно подвергшейся многочисленным грубым нападкам «плоского» материализма; впрочем, даже не столько защиты религии, сколько реабилитации духовности . Русским мыслителям нужно было бы осуществить более глубокую и радикальную философскую критику религии , по сравнению с которой обнаружилась бы мелочность тогдашнего атеизма. Но этого не произошло (отдельные представители не в счет, они редкое исключение). Бытие философии в России особое: она часто выступала в роли «могильщика» философии. Россия менее всего приспособлена для философского дискурса, здесь очень низкая культура философского мышления, вообще слабо развита философская культура как таковая. Но нигде кроме России философия не проявляла себя таким удивительным образом. Отсутствие философской культуры совершенно не означает, что в России нет философии и что словосочетание «русская философия» бессодержательно. Можно сказать, что бытие философии здесь являет себя в первозданно-непосредственном виде, поскольку «философские крохи» рассыпаны повсюду, что не позволяет говорить о философии как особом социальном институте. Жить в России во многом значит быть философом , потому что жизнь здесь всегда на грани, всегда в состоянии предстояния бездне небытия. Здесь не занимаются эстетическим философствованием, зато практическая философия, или этика, находит наиболее конкретное жизненное проявление. В отечественной этике жизнь и философия сливаются в единое целое . И не нужно русскую философию называть неуклюжим словом «любомудрие». Здесь не любители мудрствовать лукаво собрались, здесь происходит схватка с самим бытием. В России философствуют не только и не столько словом и мыслью, сколько самим жизненным поступком, который всегда есть жизненный подвиг. Это не похоже на то, что называется философией в западном мире. Вот почему вопрос о сущности русской философии, о ее своеобразии и вообще о ее бытии не иссякнет, покуда будут существовать Россия и мыслящие люди в ней. Они и существуют во многом вопреки тому, что есть. А это и есть философский ренессанс. Русское бытие создает возможность для ренессанса философии, который завершится тогда, когда философия здесь обретет строго рациональные, то есть понятные и культурно приемлемые, формы.

Это значит встать на путь философии.

Потому что мы хотим быть людьми.

Философское стремление к истине есть стремление к нравственной правде, которое редко бывает совместимо с религиозным откровением. Религиозное откровение бесконечно «превышает» всякую правду человека, который есть не что иное, как ложь, в ее глазах, и потому оно всегда по ту сторону нравственных ценностей человека. В правде истина теряет свою объективную отстраненность и становится человеческой, то есть «сердечной», истиной. Становясь «сердечной», она не теряет своей достоверности, сообщаемой ей бытием, а не знанием. Стремление к истине не совпадает и с научным познанием. Истина слишком нелицеприятная и непонятная вещь для привычных способов общения с ней. Сердечность истины забрала себе религия, а достоверность – наука. Возвращая истине философичность, мы возвращаем ей ее человечность.

Так всегда говорят наука и религия. В них действительно «гибнет» человек, поскольку торжествует истина. Но торжествует в них истина не человеческая, а научная или религиозная. Как велика достоверность научного открытия по сравнению с человеческой субъективностью или как духовнее благодать религиозного откровения по сравнению с человеческой греховностью! Научная или божественная истина намного превосходят частные, относительные, маленькие истины маленького человека. В философии же речь идет исключительно о человеческой истине, об истине человеческого существования, потому что, кроме человеческой истины, нет никакой иной. Божественная или научная истина имели бы смысл и оправдание, если бы они были человеческими истинами, то есть истинами для человека. Ничего подобного ни в науке, ни в религии мы не находим. В этих системах степень истинности прямо пропорциональна степени нечеловечности. Ибо в природе нет ни научного образа человека, ни религиозного. Вернее, они есть, но как мало в них правдивого, искреннего по отношению к реальному живому человеку из плоти и крови. Есть человек, человеческий человек, свято охраняемый философией от разного рода нефилософских (то есть нечеловеческих) посягательств. Истинная истина и есть истина человека, раскрываемая философией. В философии истина и человек навечно сочетаются узами взаимного влечения.

Что такое смысл жизни, в чем он, как его достичь, есть ли вообще этот смысл? Такие вопросы причисляют и к философии, и к религии (с той лишь разницей, что смысл в большей мере принято относить к философии, в то время как промысел – к религии). Смысл жизни в религии – промысел. Часто говорят, что в философии невозможно найти такой смысл, поскольку это – дело религии. Здесь есть логика, поскольку смысл жизни – абсолютный смысл. В религии Абсолют дан «воочию», в то время как в философии он только задан. Если, конечно, задан вообще, поскольку есть традиция, отрицающая правомерность именно для философии даже ставить такой вопрос. Есть и другая точка зрения, согласно которой смысл жизни – в поиске смысла, безотносительно к возможности его нахождения. В любом случае, философия всегда как бы проигрывает по сравнению с религией; ее действия вокруг смысла оказываются в конечном счете неполными, поскольку так и не удается ни достичь смысла жизни, ни даже понять его. В религии картина иная; здесь есть проблема не с бытием смысла, но только со способом его достижения. Поэтому философия, всерьез озадачивающаяся вопросом о смысле жизни, последовательная в своих действиях и размышлениях, непременно становится религиозной философией. А строгая философия вынуждена либо принять скептическую точку зрения о возможностях позитивного разрешения вопроса о смысле жизни, либо отказаться от этого вопроса как от нефилософского. Таков исток взгляда на философию как на рационалистическое действие, оторванное от практической жизни, от реальной духовной потребности человека в обретении смысла жизни, которая может быть осуществлена только в религии.