Фриц Штеге - Музыка, магия, мистика

Основные компоненты первообразов действуют в душе еще раньше. Поэтому ко всему прочему требуется, чтобы чувственно воспринимаемый звук был воспринят сознанием благодаря излучаемой им самим особенности… Первозданному созвучию никаких последующих мер не нужно, так как все его частности изначально присутствуют в душе в качестве причины действия. Они являются не учебным примером для иллюстрации верного научного положения, а в известной мере самим таким положением. Простым сравнением отдельных составных частей созвучия, которое проводит душа, исчерпывается вся сущность гармонии первообразов. Наконец, сама душа, если она активно занимается этими вещами, предстает перед нашими глазами гармонией, если круг и его части… постоянно совершают гармоничное вращение. Таким образом, созвучие все более оживляется и в конце концов обожествляется.

Все первозданные мысли или гармоничные первозданные отношения изначально существуют у того, кто обладает даром их понимать. И все же они не воспринимаются посредством понятий, скорее они происходят от бессознательного влечения, подобно тому как сразу задано количество лепестков у цветка.

Стало быть, все эти небесные движения – не что иное, как вечно чудесное многоголосое пение, которое можно узнать только мысленно, но не через звуки; шествующее над диссонансами напряжения, словно скользящее над расхождениями (syncopationes) или заключительными подтверждениями (cadentias), каким подражают люди посредством естественных последовательностей гармонии.

Способность к гармонии произвел сам Бог Своей волей Творца. Она – часть Его деятельного существа. Как маленькую частицу Своего подобия Он вдохнул ее во всех живых существ, в каждого по его способности понимать.

Это должно быть здесь…

Еще один быстрый взгляд на старинную карту! Да, здесь. Вот заросшая лесом цепь гор, там – Рёмерштрассе, к западу – долина, там вершина с кольцевым валом крепости – расстояния соответствуют.

Но где развалины монастыря? Передо мной простирается поле пшеницы, словно золотой ковер, окаймляющее небольшой холм. Колосья задумчиво и тихо колышутся под солнечным зноем, жаворонок обращает к небесам свою восторженную песню. И нигде нет даже следа руин – никаких остатков стен – нет ничего!

Вот так моя любовь к древностям сыграла со мной злую шутку! Раздосадованный, я сбрасываю с плеч рюкзак, в сердцах кидаю на землю дорожную трость с ее многочисленными значками, расстилаю на меже [70]в поле плащ и решаю сперва как следует подкрепиться.

Уже полдень – таинственный час Пана. Раскаленный воздух тяжким бременем ложится на иссушенную землю, словно любовный вздох, обвивает меня дыхание налившегося зерна, из глубокой тиши раздается голос природы.

Далекий путь утомил меня. Но как приятно помечтать под нежный запах сигареты! Монастырь – я мог бы хорошо представить его себе по древним описаниям. Здесь предо мной была, наверное, трапезная, за большими сводчатыми окнами сидели монахини во время обеда. Небольшие отверстия над залом конвента [71]ведут к кельям, впускавшим скудный свет. Фруктовые деревья устало прислоняются к серой стене монастыря, которая с правой стороны закрывает часовню. Послушай – не звучит ли там бой колокола? Откуда этот одинокий звук – не из глубин ли холма подо мной?

Все такое нереальное – такое далекое от действительности… Почему бы мне чуть-чуть не ослабить поводья фантазии? Там, справа, из ворот должна была бы выйти монахиня. Или нет, лучше сразу две, чтобы они могли составить явный контраст друг другу. Одна, помоложе, скрывает под чепчиком нити упрямых золотистых волос, глубоко посаженные темные глаза по-детски страстно смотрят вдаль, тонкий, узкий рот слегка приоткрыт, как будто ждет исполнения тайных желаний. Он красив, этот рот, изгибающийся застенчивой дугой – можно ли влюбиться в образы своей фантазии?!

Другая, строгая и суровая, несмотря на летнее тепло, закутывает свое негармоничное лицо в плотную вуаль, откуда выглядывают только мрачные, колючие глаза, словно высматривая добычу. Они прикованы к спутнице – заклиная – излучая магические чары…

И вот оба творения моих грез стоят предо мной и ждут, что я придумаю для них беседу! О чем они могли бы говорить? Например, о строгих правилах монастыря, которым более юная монахиня подчиняется против воли? Она еще не заперла за собой врата чувственного мира, ее сердце все еще способно биться в такт ожиданию, которое никогда не исполнится…

Не подвергла ли уже аббатиса ее строгому наказанию за то, что та уклонялась от священной службы? Но как можно принуждать себя к благоговению, если сердце теснят грешные мысли! Чем тут могут помочь самоистязание, стояние на коленях по ночам на твердых каменных плитах, удары бича – надо ли ей притворяться?

«Что это за рана на лбу?»

Молодая монахиня тяжело вздыхает.

«Она меня ударила. Когда вырвала у меня „Песню песней“, которую я с упоением читала. „Взгляни, мой друг, ты прекрасен – его левая рука лежит на моей голове, а правая прижимает меня к сердцу…“»

«Тебя зовут Ирина – в честь святой, которая приняла смерть на костре при императоре Диоклетиане. А Ирина означает „мир“».

Тонкие губы вытягиваются в страдальческую насмешку. «Мир? Нет, – о, как я ее ненавижу, мучительницу, которая каждый час моей жизни превращает в ад! Я могла бы наслать на нее порчу, убить…»

«Убить? Так что ж, сделай это!»

«Франциска!» Глаза в страхе расширяются.

«О, не так, как ты думаешь! Нет, есть средство ее устранить, себя не обременяя. Наши сестры в Веннигзене и Мариензее часто к нему прибегают…»

Монахиня постарше наклоняется к уху своей спутницы – притворный голос звучит чарующе:

«Спой! Спой „Media vita“ против нее!»

Изумленная, Ирина отворачивается.

«Древний гимн „Посреди жизни мы охвачены смертью“… Я знаю, его поют от страха смерти – мореплаватели ждут от него спасения в шторм. Но как благочестивая мелодия может убить?»

«Тебе ничего не известно о битве при Олденеше?»

«Расскажи!»

«Пошли, сядем в тени орехового дерева!»

Очарованный, я смотрю пристально вдаль, пытаюсь поймать оба образа – монахини исчезли. Стены монастыря мерцают и сверкают – или это просто меня дурачат очертания деревьев, расплывающиеся в ярком солнечном свете? Словно желтая стена, между ними колышется поле пшеницы – над ним дрожит горячий, пропитанный зноем воздух…

Эти слова – не я вложил их им в уста! Творения моей фантазии получили собственную жизнь! Ирина – как обворожительны ее гордое, тонкое лицо и грустные глаза!