Георгий Почепцов - Революция.com: Основы протестной инженерии

Контрреволюционный проект должен защищать свои ресурсы от посягательств на них революционной стороны, он также должен бороться за легитимизацию своих действий и делегитимизацию действий оппонентов. Делегитимизация может идти как в рациональной, так и в нерациональной областях. Странным образом противник может представать то как страшный, то как смешной одновременно. Одним из инструментариев делегитимизации становится борьба за достоверность, а также за широту поддержки. Обе стороны пытаются доказать широким массам, что «наше дело правое, и мы победим!».

События 2005 года в Киргизии привели к такой формулировке действий по отражению революции: «Контрреволюция возможна только тогда, когда ее предметом становится не власть, а закон. То есть если задача революции состоит в том, чтобы навязать обществу собственную процедуру взамен официальной, подменив одну другой (грубо говоря, противопоставить волю площади воле большинства избирателей), то задача контрреволюции, напротив – де-легитимизировать площадь в качестве источника каких бы то ни было решений. Необходимо создавать ситуацию, при которой воля площади политически игнорируется большинством безотносительно к тому, сколько на площади собрано народу, какие лозунги они выдвигают и какие действия предпринимают. Это должно быть предметом интереса для полиции, но не для политики» [12].

Однако это может оказаться благим пожеланием, поскольку революция как раз всегда отбирает те типы технологий, которые слабо отражаются современной ей властью. Например, методология ненасильственных действий Дж. Шарпа уже заранее предполагает, что власть, обладая аппаратом как раз насилия, не сможет построить адекватный ответ на ненасилие. Иное возражение можно найти в разных плоскостях действия и предлагаемого контрдействия. Революция строится в эмоциональной сфере, тогда как делегитимизация носит рациональный характер.

Если мы посмотрим на Киргизию-2005, то мы вновь увидим те же типы действий со стороны оппозиции и запрет на возможные ответные действия со стороны властей. Ненасильственные действия оппозиции строятся исключительно на ненасилии власти, нежелании власти оставаться и дальше властью.

Более того, Киргизия демонстрирует чисто PR-революцию, поскольку трудно себе представить, как 700 человек, пришедших в Бишкек, могли совершить смену власти. Произошло другое: они выступили в роли яркой PR-картинки, которая легитимизировала смену власти. Сначала яркое зрелище было развернуто на юге Киргизии, при котором офицеры органов правопорядка, уходя, оставляли ключи на столиках. Потом обошедшие телеканалы всего мира погромы магазинов в самом Бишкеке. Физик-президент Аскар Акаев меняет в последний момент руководителей силовых ведомств, но, возможно, как раз для того, чтобы осуществить требуемую передачу власти.

В роли контрреволюционной волны предлагается использовать не власть. Кирилл Зубковпишет: «Ответ на вопрос: «Кто станет русской «кровавой собакой»?», лежит на поверхности. Это пара-милиционные структуры, костяк которых составляют ветераны Кавказских войн» [13]. То есть государство отдает выполнение своей функции той силе общества, которая способна ее выполнить. Понятно, что это относительно законное решение. Но одновременно точно так же понятно, что это единственный вариант работающего в условиях бездействия власти решения.

Это развитие идеи Егора Холмогоровапо поводу возможных контрреволюционных стратегий, который написал: «Однако нам интересна не столько технология контрреволюции, которая может сильно отличаться от страны к стране и от региона к региону, сколько ее политология, базовый принцип которой вполне очевиден. В условиях крушения старой власти и ее неспособности выполнить роль «кровавой собаки» самостоятельно единственным шансом на хотя бы частичное спасение страны и сохранение в ней порядка и суверенитета является встречная революция, то есть создание новой власти, процесс формирования и укрепления которой войдет в противоречие с революционным потоком, которая будет не защищаться, а наступать, и которая не будет связана формальными и неформальными ограничениями прежнего режима. Именно в процессе создания «фактора власти» встречная революция способна раздавить революцию первоначальную и снять хотя бы самые острые ее симптомы. Строго говоря, именно такая революция, в отличие от простого подавления, и заслуживает названия контрреволюциив точном смысле этого слова. Контрреволюция формирует новый порядок, на защиту которого, подобно революции, мобилизует не упадочное чиновничество и силовые структуры, а новые добровольные объединения, куда могут входить и соответствующим образом настроенные чиновники, и военные, и полицейские, и просто сочувствующие – «партизаны порядка», но на совершенно иных, чем при старом режиме, началах. В этом случае революция сталкивается не с разлагающимся, а напротив, – с учреждаемым государством. Причем таким «общественный договор» заключен буквально вчера, и его участники воспринимают его как личное дело и личное достижение. В столкновении с таким учреждаемым государством шансы «революции», особенно «оранжевого» класса, то есть революции, использующей системные дыры в распадающейся недогосударственности, исключительно малы» [14].

Это странное и еще раз странное предложение. Но пока оно выглядит как единственно возможное, поскольку действительно революцию может остановить только встречная революция, а отнюдь не падающий режим, который несомненно хочет совершить определенные действия, но уже не может. Он силен своим прошлым, а сейчас пришло время соревнований за сильное будущее. И здесь происходит смена правил игры.

В обсуждении ситуации в Киргизии возникло интересное различие революции и гражданской войны в систематике того, что имеется у сторон и на что направлен захват. А. Тарасенкоподчеркивает следующее принципиальное различие: «В большинстве тех конфликтов, которые принято называть гражданскими войнами, на поверхность четко выступает факт наличия аппарата власти и управления у обеих сторон. Этот аппарат может строиться на одинаковых политических принципах, как в Гражданской войне в США, или же на принципиально противоположных, как в российской Гражданской войне начала прошлого века. Но этот аппарат есть, и только его наличие позволяет нам говорить о гражданской войне, а не каком-то другом «действе». Во время революции или дворцового переворота у стороны, стремящейся к захвату власти, есть, конечно, какие-то организационные структуры и центры, но центр власти находится не в ее руках. И если даже после удачного переворота выстраивается система власти, совершенно непохожая на предшествующую, то все равно поначалу используются готовые структуры государственности. В гражданской же войне никакой из сторон нет необходимости захватывать власть как структуру, ибо эта структура у них уже имеется. Борьба идет исключительно за территориальное господство» [15].