Макс Пикар - МИР ТИШИНЫ

Вдруг в ночи раздаётся птичье пение. И песня эта подобна остатку всех дневных звуков, в страхе обнявших друг друга и нашедших в пении птицы своё укрытие.

По озеру скользит лодка, и удары вёсел о воду подобны стуку о стену тишины.

Ночью деревья тянутся ввысь, словно своими стволами подхватили что-то и собираются передать тишине. Наследующее утро стволы кажутся более вытянутыми, чем до этого вечером.

Отчуждённые от себя и отчуждённые от места собственного пребывания вещи стоят в ночи словно днём тут их не было и в помине, и только ночью, незаметно для них самих, их расставила тишина. Они тайно прибыли сюда на тишине, как на корабле: как Одиссея вынесло на Итаку, и на морском берегу сокровища лежат вокруг него, так же и вещи выносятся в ночь.

Порой безмолвие природы выглядит как бунт - словно оно жаждет вторгнуться в человеческое слово.

Ветер воет, несясь сломя голову, как будто в поисках слова, чтобы вырвать его из говорящих человеческих уст; слово исчезает в завывании ветра.

Когда завывает ветер, природа напугана тем, что тишина может оставить её и место безмолвия займёт что-то иное.

В бурю тишина съёживается, но в блеске молнии, озаряющей лес и обгоняющей гром, вырывается стрелой.

В гнущихся деревьях сквозит страх. Это страх существа перед лицом изменения и превращения.

Но вот внезапно всё стихло. Неистовый ветер разбил все звуки вдребезги.

Море грохочет. Оно словно жаждет разорвать себя, словно вздымающимися волнами желает обнажить себя.

Но вдруг оно погружается в себя, словно в собственной глуби нашло то, что искало; и морские глубины вновь накрывает покой.

Ночью нити луны подобно сетям проникают вглубь моря. И теперь, когда под гнётом тишины, море утопает в самом себе, это похоже на то, когда в звучании моря растворяются все человеческие звуки и испуганный человек издаёт вопль, обращённый к себе.

Огонь... Когда в потрескивающем огне замирает пламя, а затем вновь возвращается во внезапной вспышке, то кажется, что огонь решил ухватиться за что-то - отчего и замерло пламя, - но потом вздымается ещё выше и яростнее в ещё более глубоком отчаянии.

Когда в природе тишина сгущается так плотно, что кажется, что все проявления природы не более чем скопление этой тишины, то человек словно бы лишается слова, а само слово - является всего лишь разломом в тишине.

Есть ли в мире другая страна, чьё безмолвие столь же совершенно? Здесь, в краю эскимосов ветер не гуляет в ветвях, ибо на них нет листьев. И птицы не поют. Нет журчания бегущей воды. Нет зверей, испуганно скрывающихся в темноте. Нет камня, соскользнувшего под стопой человека и упавшего затем в реку, ибо все эти камни прочно вмёрзли в землю и похоронены под покровами снега. И всё же слово отнюдь не умерло: это только обитающие в одиночестве существа стали бесшумными и невидимыми.

Это спокойствие, такое уединяющее, так успокаивающе действующее на мои изношенные нервы, постепенно начало наваливаться на меня тяжёлым бременем. Пламя жизни внутри нас забиралось всё глубже в своё тайное убежище, и сердца стали биться медленнее. Скоро настанет день, когда нам нужно будет встряхивать себя, чтобы возобновить биение сердца. Тишина сковала нас, мы глубоко погрузились в неё и оказались на дне колодца, выбраться из которого было неимоверно сложно. (Гонтран де Понсинс, "Каблуна")

В этой цитате можно расслышать человека, дрожащего от страха быть поглощённым тишиной и стать частью природного безмолвия. Его слова как будто взрасли в тишине - в подбирающейся всё ближе тишине; они подобны длинным теням, отбрасываемым на стену безмолвия. Они словно последняя попытка удержать эту надвигающуюся стену.

Тишина природы вдавливается в человека. Человеческий дух подобен небу над широким простором тишины. Дух превращает природное безмолвие в часть человеческого мира. Он берёт чистую природную тишину и соединяет её с тишиной, породившей слово и несущей на себе печать безмолвия Бога.

Поэзия берёт начало в тишине и тоскует по тишине. Словно человек, она скитается от одной тишины к другой. Она словно полёт, словно кружение над тишиной.

Подобно тому, как пол дома может быть выложен мозаикой, так и дно тишины выстлано поэзией. Великая поэзия - это мозаика, выложенная в тишине.

Но это не значит, что в поэзии тишина важнее, чем язык:

Самое возвышенное и великолепное заключено не в том, что невыразимо - как если бы поэт сам по себе был выше своих стихов, - но именно стихи его представляют лучшее, что есть в нём ... Поэт - это отнюдь не то, что остаётся невыраженным при нём. (Гегель)

Великий поэт не станет полностью заполнять пространство выбранной им темы собственными словами. Он всегда оставляет достаточно места для того, чтобы другой, ещё более одарённый поэт смог вставить здесь своё слово. Он позволяет другому разделить с ним эту тему; он превращает тему в свою собственную, но не удерживает её целиком за собой. Поэтому такая поэзия не постоянна и не скованна, но обладает летучестью и готова в любой момент перейти к другому, более одарённому поэту.

Возьмём, к примеру, то, как описывает что-нибудь Гёте. Его образ не утяжеляет описываемый им предмет - напротив, предмет становится легче и даже более прозрачным.

В случае же Эрнеста Юкнгера дело обстоит иначе. Его образ захватывает всё пространство предмета; он пленяет его, обезоруживает, и не только накрывает собою сам предмет, но и раздавливает его до смерти. Он вторгается и завоёвывает, и в таком творчестве нет места свободе.

Лишь там, где поэзия связана с тишиной, возможен монолог: ибо говорящий человек не одинок - он стоит перед лицом тишины, и монолог, по сути, есть диалог с тишиной.

Было бы глубоким невежеством принижать ценность монолога или даже называть его неестественным... Когда на сцене разворачивается действие, сопровождаемое им, то этот монолог, способный на то, чтобы раскрывать человеческие сердца, кажется менее всего "неестественным". (Якоб Гримм)

Пространство тишины в каждом истинном стихотворении не следует путать с теми пустотами, которые также можно найти в любой великой поэзии. Эти пустоты не настоящая пустота, но подобны пустоши, порой встречаемой в природе. Это не слабость или недостаток. Это как с Готтхельфом: пустоты похожи на замершую природу, а потому в них гнездится истинная тишина.

Слово поэта не только естественно связано с породившей его тишиной, но в силу заложенного в него духа способно также и само воспроизвести тишину. В творческом акте дух слова вновь воссоздаёт естественную тишину. Слово может оказаться настолько сильным и совершенным, что его противоположность - тишина - автоматически возникнет рядом с ним. Она поглощается словом: совершенная тишина отдаётся эхом совершенного слова.