Макс Пикар - МИР ТИШИНЫ

Есть болезни, воплощающие в себе мстительность тишины: тишина мстит за своё изгнание и за то, что может прорваться к человеку лишь из мрачных пустот болезни. Рак - такая болезнь. Он окружён тишиной. Это не значит, что источник самой болезни погружён в безмолвие, но человек болеет раком гораздо тяжелее, чем видно по симптомам, ведь они - всего лишь симптомы порочной тишины.

Случившийся с профессором Л. удар вынудил его говорить медленно. Он не считал потерей то, что теперь ему с трудом удавалось извлекать слова из тишины и облекать их в звук. Он утверждал, что раньше говорить для него было проще простого; слова возникали слишком просто, перескакивая с одного на другое, и никогда подолгу не задерживались на появлении из тишины. Но теперь из-за болезни превращение слова в звук стало значительным событием. Словно извлечение слова из тишины каждый раз требовало от него творческого усилия. Он стал словно средневековый человек, для которого каждое движение из тишины в речь было самим по себе событием. Ранее не доступный ему в добром здравии опыт - опыт рождения слова из тишины как выдающееся событие - открылся в болезни.

Таким образом профессор Л. преодолел свою болезнь. И не только это: в болезни он стал большим, чем был раньше.

Цветы, поля и горы стояли перед нами во всей своей действительной отчётливости, словно они всегда будут такими и словно нет нужды в ком-то, кто помнил бы их потом, когда они тихо уйдут в зиму.

Человек стоял, глядя на них, и размышлял о собственной смерти и о том, как однажды он уже не увидит всего этого.

В тот самый миг, когда он подумал о смерти, его вынесло из настоящей действительности, и он увидел цветы, долину и деревья так, словно уже находился в царстве смерти. Они выглядели теперь таким образом, словно на них смотрели с другого конца подзорной трубы: далёкими и крошечными, как игрушки, парящими в отдалении. Они были прекрасны как никогда раньше, и он в тревоге ждал, когда они совсем уменьшатся в размерах и полностью растворятся в царстве смерти, из которого он взирал на них.

Движение духа, позволившее этому человеку увидеть настоящее из прошлого, из царства смерти, возможно лишь там, где в человеке обитает тишина. Тогда тишина выводит душу из настоящего в отдалённое царство смерти, а дух не чувствует себя оставленным, но, цепляясь за неё, движется вдоль стены тишины.

Что бы ни было у нас дома и за душой, кем бы ни были мы перед Богом и человеком, чтобы ни было нужно нам в лесах и на полях, на кухне и в подвале, всё это - опыт и изобретения, приобретения и открытия мёртвых, сослужившие нам хорошую службу, на которые мы рассчитываем и от которых зависим в надежде достичь ещё более высокого и лучшего. Таким образом у каждого из нас есть своя доля в огромном наследстве прошлого, и всякий, лишённый безумного высокомерия, будет благодарен тем, кто ушёл до него, за те страдания, плоды которых мы пожинаем сейчас в таком изобилии. (Готтхельф)

Человек может быть связан с миром мёртвых, только будучи уже связанным с миром тишины. Слова мёртвых слышны лишь в тишине его собственной жизни. Тогда мёртвые привносят в мир человека мир слова. Слова эти отчасти наделяют властью, присущей тишине. И они же научают людей и вещи быть послушными власти, исходящей из тишины.

Сегодня смерть уже не является самостоятельным миром, она лишь последний остаток жизни - жизни израсходованной и больше не владеющей тишиной. Её тишина словно дана ей взаймы, дана из жалости.

И всё же смерть способна ещё внезапно предстать самостоятельным миром, для которого жизнь - всего лишь прелюдия. Она может предстать в облике войны, и, поскольку миллионы смертей не способны принести с собой тишину, её приносят ужасы войны. Изгнанная из жизни и смерти тишина является в оцепенении ужасом.

Из-за того, что смерть заставляет нас наиболее остро ощущать таинственность мира, она должна быть последним средством, к которому прибегаем мы для усложнения жизни друг другу. Давайте же чтить смерть как чистейший символ нашей общности в тишине - символ, нависающий над нами неизбежной судьбой. (Овербек)

Ничто так не изменило человеческую натуру как утрата тишины. Введение книгопечатания, техника, обязательное образование - ничто из перечисленного не переменило человека так, как недостаток связанности с тишиной, и то, что тишина больше не воспринимается как нечто естественное - как небо над нами или воздух, которым мы дышим.

Человек, лишившись тишины, оказался не просто лишён одного из своих свойств - целиком изменилась вся его структура.

Прежде тишина покрывала собою всё: перед тем как приблизиться к чему-либо, ему нужно было прорваться сквозь покровы тишины, и тишина оберегала даже те мысли, которые он только ещё намеревался продумать. Человек не был способен наброситься на вещи или идеи: их защищала окружавшая их тишина, сдерживающая человека от слишком стремительного рывка к ним. Тишина занимала своё расположение прямо перед вещами и идеями. Она объективно присутствовала там. Она, словно силы самообороны, разбила там свой лагерь. А человек приближался к идеям и вещам медленно и тихо. При переходе от одной идеи к другой и от одной вещи к другой всегда присутствовала тишина. Ритм тишины задавал тон такому переходу.

Любое движение становилось отдельным актом: чтобы продолжить его, нужно было сдвинуть в сторону неотёсанную глыбу тишины. Но зато когда кто-либо приходил к идее, то он уже по-настоящему был с ней, и впервые сама идея или вещь по-настоящему обретали своё существование. Конкретная действительность созидалась в прямой и личной встрече с человеком.

Сегодня же человек больше не осторожничает с вещами и идеями. Они растворяются в его опустошённости, спешат навстречу к нему, вьются вокруг него. Человек больше не думает - всё уже продумано за него. Cogito, ergo sum заменено на cogitor, ergo non sum .

Когда-то мир уже был захвачен не меньше, чем сегодня, но он был захвачен тишиной, и потому человек не мог присвоить себе всего, поскольку всё крепко удерживала при себе тишина. Человеку не нужно было знать всего: тишина знала всё за него. И будучи связанным с тишиной, он многое узнавал от неё.

Сегодня же небеса тишины больше не нависают над миром идей и вещей, сдерживая их своим весом и давлением. На их месте отныне зияет пустота, и вещи словно засасываются в пространство, где прежде обитала тишина. Они обнажены, не прикрыты и их тянет ввысь. Всё больше вещей начинают отрываться от земли, и это - настоящее "восстание масс", бунт вещей и идей, более не сдерживаемых давлением тишины.

Человек даже не заметил утраты тишины: настолько полно пространство, прежде занятое ею, теперь запружено вещами, что кажется, что всё на месте. Но там, где прежде над вещью стояла тишина, теперь стоит другая вещь. Там, где прежде тишина окутывала идею, теперь к ней рвутся тысячи ассоциаций, хороня её под собою.