Сборник статей - Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль

Насколько можно судить, ни о какой посредствующей роли Премудрости Булгаков здесь не говорит, и эта сложная конструкция служит выяснению природы Софии, ее эссенциального наполнения. И только потом он рассуждает о ее актуализации на имманентном уровне. Здесь он выходит на экзистенциальный уровень. Ведь для того, чтобы достичь эссенциального бытия, человек должен подняться над экзистенцией: «Становящийся мир должен в своем становлении пройти долгий путь мирового бытия, чтобы отразить в себе лик Божественной Софии. Последняя, будучи основанием мирового бытия, его энтелехией, находится лишь в потенциальности , которую мир сам в себе должен актуализировать» [831].

Здесь в рассуждениях Булгакова на первый план выходит проблема онтологической основы, которая неустойчива из-за падения человека и недолжного бытия природы. Последняя получает уже в свою очередь власть над человеком и требует божеского поклонения: «Не природа очеловечивается, но человек расчеловечивается, становясь природным существом. Природа оказывается сильнее обессиленного человека» [832]. Мыслитель дает представление о месте человека в мире в его напряженном положении между духом и природой, связь между которыми расторгнута. И здесь уже речь идет не о застывшем состоянии сущности, а о существовании, об участии в напряжении, падении, распаде и преображении. Осуществление творения передается как разрыв между сотворенным «добро зело» вещей и их искаженной экзистенцией. В этом С. Н. Булгаков оказывается ближе к Аристотелю, чем к Платону: «Актуальное реально, но эссенциальное предполагает свою силу бытия, и в высочайшей эссенции потенциальность и актуальность являются одним целым» [833].

Несомненно, сам о. Сергий Булгаков скептически относился к экзистенциализму. В своей статье, посвященной Л. И. Шестову, он называет это течение философией Абсурда, которая «ищет преодолеть «спекулятивную» мысль, упразднить разум, перейдя в новое ее измерение, явить некую «заумную», «экзистенциальную» философию. На самом же деле сама она представляет собой чистейший рационализм, только с отрицательным коэффициентом, с минусом». И далее: «В ней нет преодоления мысли и слова, а только абстрактное их отрицание. Вера, которая здесь противопоставляется разуму, на самом деле отнюдь не бессловесна и не бессодержательна» [834]. Это суждение во многом предопределено стремлением Булгакова защитить взаимосвязь веры и мысли, которая у Шестова разрывается в пользу Иерусалима, а не Афин. Но ведь и самому мыслителю были известны вопрошания Иова, когда интеллектуальные умозрения отступали на второй план. К примеру, «Софиология смерти» полна экзистенциальными переживаниями: «Мне дано было стать этим вестником, и я чувствую зов и долг поведать о том, что мною было там изведано. Но как глубоко чувствую я свое бессилие – немоту, которая растет по мере удаления оттуда. Немощь забвения и сила обмирщения, погруженная в стихию мира, притупляют откровения о смерти, точнее, об умирании. Разверзаются хляби забвения, все больше поглощая пережитое, чувствуешь греховную немоту сказать то, что повелевает Бог. Страшно и радостно впасть в руки Бога живого.» [835].

И все же о. Сергий Булгаков зависит от эссенциальной онтологии в большей мере, чем от энергийной. Сказалась его зависимость от наследия Вл. Соловьева и концепции всеединства. Это смещает позицию мыслителя в сторону эссенциального, которое рассматривается им как реальное. Экзистенциальное прорывается у него тогда, когда он стремится антиномически преодолеть дистанцию между Богом и миром, показать их динамическую связь. Здесь скрыт прорыв в трансцендентное. Божественные же энергии как раз и заполняют разрыв между эссенцией и экзистенцией.

В этом он уходит дальше других представителей всеединства, которые, как отмечает С. С. Хоружий, могут быть причислены к линии христианского неоплатонизма только тогда, когда в их учениях или построениях, «в той или иной форме, присутствуют концепции энергии и энергийно-эссенциальный тип онтологии» [836]. Впрочем, здесь есть некоторые сомнения в отношении совпадения эссенциального и энергийно-синергийных типов онтологии. По мнению И. И. Семаевой, эссенциальная линия наиболее характерна для Вл. Соловьева, тогда как у П. Флоренского и С. Булгакова, несмотря на всю противоречивость их софиологических конструкций, энергийное выражено достаточно отчетливо [837]. Фактически можно было бы здесь пойти и от обратного, по сути отражающего переходный этап развития метафизики. Как признает Хоружий, перевод энергийно-эссециальных понятий в эссенциальный дискурс является наиболее типичной чертой мысли Серебряного века [838].

Софиология является идеальной моделью гармоничного единения человека с Богом. Разумеется, надо относится к ней как к модели, рожденной в рамках метафизического мышления. Неповторимый синтез, предложенный мыслителями Серебряного века, с его требованием духовной зрелости человека, «заземленностью» на пантеизм, мистический анархизм, материализм, элементами гностицизма, западноевропейской мистики, низведением трансцендентного Бога на уровень внутреннего Логоса, – все это представляется внешней стороной сложного процесса взаимоотношения теоретического разума с интуицией, мистическим умозрением и алгоритмирующим все практическим разумом.

После религиозных войн XVI – начала XVII в. начался процесс вытеснения церкви и религии в целом из сферы политики. Были и есть отдельные святые, но религия как форма общественного сознания все-таки потерпела моральное поражение. Кроме того, начался процесс дифференциации и специализации знаний. Религия превратилась в «одну из сфер». Но на метафизическом уровне христианство не пострадало. Более того, оно может давать этические ценности не только на личном уровне, но и на общественном. Возникает непростой вопрос о том, какая политическая система более всего адекватна христианству.

Политика бывает, конечно, разная. Многое зависит от конкретных исторических, культурных и этнических обстоятельств. Но, упрощенно говоря, есть два вида политических режимов (как бы два полюса):

1. Архаическо-интегристский политический режим. Здесь предполагается некое органическое этническо-религиозное единство. Нация рассматривается по образу большого живого организма, в котором все должно находиться в гармонии. Государственный аппарат во главе с царем рассматривается, а точнее говоря, ощущается, как голова нации. Свобода личности здесь как бы излишня. Зато много говорится об обязанностях. В России это выражалось в идеале «симфонии» церковно-государственных отношений и в прилагаемой к ней известной формуле министра народного просвещения С. С. Уварова: «Православие, самодержавие, народность» (1834).