Ольга Кулешова - Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного

На наш взгляд, все вышеприведенные критические замечания не в полной мере характеризуют природу романа. Нежелание рассматривать сочинение писателя как философско-биографический роман-концепцию приводит читателей к резкой поляризации мнений и эмоциональности, лишенной объективности, господствующей в высказываниях хулителей и доброжелателей Мережковского. Мережковский во всех сочинениях, независимо от периода их создания, остается «осмысливателем бытия» (И.С. Лукаш), но мыслит он в художественных образах, и поэтому жанр философского романа-концепции, обладающего собственным художественным действием и позволяющего автору активно участвовать в повествовании, используя широко развернутые философско-лирические монологи, как нельзя лучше соответствует образу мысли писателя. Особенностью «осмысливания бытия» объясняется и новообретенный синтез возможностей философского и биографического романов. Так, отрешившись от святости темы и величия Образца, взятых Мережковским в основу повествования, читатель открывает художественный образ, созданный Мережковским, воплощающий метафизическую правду писателя, выросшую из его видения и представления о мире, Боге и человеке. \199\

Формально роман построен по схеме, рассмотренной нами выше при анализе дилогии, созданной Мережковским ранее. Открывается повествование философемой, заявленной в эпиграфе. Раскрытие философемы происходит в сюжетном действии и проверяется судьбой героя. Изменение формы по отношению к предыдущей дилогии заключено в отказе либо в сведении к минимуму использования второстепенных персонажей, роль которых (ведение философских диспутов и проверка истин) берут на себя авторские монологи, особый характер которых разбирался нами ранее, а также внесюжетные элементы — вставные новеллы в виде апокрифов и преданий, путем мифологизации достигающие той же цели.

Роман «Иисус Неизвестный» послужил образцом дальнейшего творчества Мережковского в эмиграции. Тематически это обусловлено философской концепцией писателя, героями которого становились исторические личности, хоть сколько-нибудь сумевшие приблизиться к совершенной Личности Христа, соединившего в себе материальные и духовные сущности, Небо и Землю, наиболее близкие к обожению и грядущему Царству Божию, способные помочь миру, по вере Мережковского, в достижении спасительного Абсолюта. Произведения оформлялись по созданному Мережковским канону философско-биографического романа-концепции с усиленной ролью авторского монолога, становящегося развернутой философемой романов, занимая подчас добрую половину произведения. Разные по художественной \200\силе, глубине эмоционального впечатления и духовного прозрения многочисленные романы Мережковского: «Наполеон» (1929), «Лица святых от Иисуса к нам: Павел, Августин» (1936), «Франциск Ассизский» (1938), «Жанна д’Арк и Третье Царство Духа» (1938), «Данте» (1939), «Реформаторы: Лютер, Кальвин, Паскаль» (1941), «Испанские мистики: Святая Тереза Иисуса. Святой Иоанн Креста. Маленькая Тереза» (1998), невзирая на нюансы и оттенки, различные вариации одной и той же темы, оформленной в художественном жанре философско-биографического романа-концепции.

Современному российскому читателю эмигрантское творчество Д.С. Мережковского, недоступное в советские годы, стало открываться сравнительно недавно. И хотя к настоящему времени литературное наследие писателя представлено практически во всей своей полноте, включая и эмигрантский период, количество исследований, посвященных позднему периоду его творчества, остается незначительным. Вероятно, подобное невнимание к поздним сочинениям писателя, при том что общее количество исследований его творчества весьма велико, объясняется не только долгим отсутствием произведений Мережковского на родине. Не меньшую роль здесь играет и очевидная адаптация современной российской литературой и литературоведением того негативного отношения к эмигрантским сочинениям писателя, которое было характерно для русской эмигрантской критики.

Подменивший политику метафизикой и сосредоточенный всю жизнь на одной главной идее, Мережковский вызывал откровенное раздражение большей части эмиграции, считавшей его или «книгочеем, письменным человеком», или «рационалистом и хитроумным диалектиком, тщетно пытающимся быть мистиком», или «гомункулезной \204\ натурой — вечно выдумывающей свои рассудочные ужасы», «противоприродной, раздвоенной и неисцеленной» фигурой. Конечно, встречались и другие оценки, признававшие великие заслуги Мережковского перед русской литературой и культурой, но практически все, как его доброжелатели, так и не любившие писателя современники, явно предпочитали дореволюционное творчество Мережковского его эмигрантским сочинениям.

По нашему мнению, подобный подход к поздним произведениям Мережковского не только несправедлив, но и во многом поверхностен. Специфика изучения эмигрантского наследия писателя определяется его синкретизмом, использованием огромного количества источников и сложной структурой произведений, само чтение которых является нелегкой задачей, требующей от читателя определенного (весьма высокого) культурного уровня, а также внимательности и неторопливости. Не предлагая полного анализа философско-художественных особенностей эмигрантских произведений Мережковского, литературные критики русского зарубежья и вслед за ними современные российские исследователи разбирали и разбирают лишь отдельные аспекты творчества писателя, оставляя без внимания его философскую концепцию и мировоззренческие установки.

В основу методологического подхода настоящего исследования положено представление об эмигрантском творчестве Мережковского как о едином тексте, в рамках которого каждое произведение \205\ писателя призвано было лучше объяснить тот или иной аспект его философско-религиозной концепции. Эта концепция, окончательно сформированная Мережковским в эмиграции, изживает влияние Ницше, характерное для дореволюционных произведений писателя, и находится вполне в русле философской традиции идеализма, идущей из глубины веков от Платона и Гераклита через средневековых христианских мистиков к антропософии Р. Штайнера. Существенное влияние на формирование философско-религиозной концепции Мережковского оказали также идеи русских мыслителей Ф.М. Достоевского и В. Соловьева.

Поздний Мережковский не был ни гуманистом, ни экзистенциалистом, ни писателем «на злобу дня», его не интересовал культурно-исторический процесс, представлявшийся ему «дурной бесконечностью». Он был христианским мистиком и делал акцент на пробуждении в человеке внутренних мистических сил, выводящих человека из земного исторического процесса и возвышающих его до божественного уровня. По Мережковскому, единственной реальной задачей существования исторического человечества является построение Царства Божия на Земле. Альтернатива ему — уничтожение рода людского. Мережковский не только не видел целесообразности исторического процесса, он не считал творцом Истории народные массы. Только Личность — человек, способный пробудить в себе внутренние мистические силы, творит Историю, т. е. по Мережковскому, \206\приближает Царство Божие на Земле. Эта Личность далека от ницшеанских идеалов сверхчеловеческой «самозаконной» Личности, она — воплощение дыхания Святого Духа в человеке, призвана служить людям и спасти всех.