Авторов Коллектив - История этических учений

1 Зенъковский В.В. Указ. соч. Т. 1. Ч. 1. С. 37.

2 Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 236.

780

“Русский святой есть глубоко народный святой” (В.В. Розанов). Он как бы воплощает собой духовную потребность народа в совершенном, “ангельском” человеке. “Редкий русский человек, - пишет В.В. Розанов, - не переживает порывов к этой святости, хотя недолгих и обрывающихся. Вот этою стороною своей нравственной или, вернее, своей духовной жизни и живет русский народ, ею он крепок, через нее восстает из всяких бед… Параллельно с грубостью, ленью, пьянством, пороками, но в другом направлении, идет другая волна - подъема, раскаяния, порывов к идеалу” [1]. В.О. Ключевский в своей публичной лекции “Добрые люди Древней Руси” отметил одну характерную нравственную черту русского народа, заключающуюся в особом значении милостыни на Руси. В условиях общественной неурядицы, при недостатке безопасности для слабого и защиты для ближнего в русском человеке особое развитие получил подвиг сострадания к страждущему, выражающийся в личной милостыне. “Целительная сила милостыни, - подчеркивает В.О. Ключевский, - полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием”-. Ключевский приходит к выводу, что древнерусский благотворитель, “христолюбец” помышлял не столько об общественной пользе, сколько о своем духовном спасении. “Когда встречались две древнерусские руки, - заключает Ключевский свою мысль, - одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих” [3]. В этой особенности русского духа вовсе не следует видеть идеализацию народной жизни. Как раз напротив. Как заметил Г.П. Федотов, “святые во многом являются прямым отрицанием мира, то есть жизни народа, к которому они принадлежат. Идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости” [4].

1 Розанов В.В. Л.Н. Толстой и Русская Церковь // Розанов В.В. Религия и культура. М., 1990. Т. 1.С. 364-365.

2 Ключевский В. Добрые люди Древней Руси. Сергиев Посад, 1892. С. 2.

3 Там же.

4 Федотов Г.П. Указ. соч. С. 237.

781

Дух русской святости особенно ярко и глубоко выразился в подвиге первых русских святых, канонизированных Русской Церковью, “страстотерпцев” князей Бориса и Глеба. Характерно, что их почитание устанавливается как всенародное, упреждая и инициируя церковную канонизацию. Суть их подвига в том, что являясь невинными жертвами политического преступления, зная о намерении своего старшего брата погубить их, святые ничего не предпринимают для того, чтобы спасти свою жизнь, противодействовать убийству, но решают не противиться злу и не оказывать никакого сопротивления, распустив свою дружину.

Мотивы их поведения определяются отнюдь не морально-политическими соображениями (например, идеей послушания старшему брату или заботой о политическом единстве). Ими движет высокая духовная идея, “очищенная от морально-практического приложения, от требования “мужественного исполнения долга”, от “героического мученичества”. Эта высшая идея, их вдохновляющая, выражающая собой как бы духовный зов русского народа, есть невинное и вольное страдание во имя Христово, невинная и вольная жертва за Христа, искупляющая собой грехи и злодеяния мира. Весь смысл подвига князей заключен в идее непротивления. “Как ни очевидно евангельское происхождение этой идеи - вольной жертвы за Христа, - пишет Г.П. Федотов, - но для нее оказывается невозможным найти агиографические образцы”… “Подвиг непротивления, - заключает он, - есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа” [1]. Оценивая нравственную сущность русской святости в целом, Г.П. Федотов указывает на ее “светлую мерность”, отсутствие радикализма, крайних и резких отклонений от завещанного древностью христианского идеала. “Не всегда мистик, еще реже строгий уставщик, русский святой лишь в одном отношении изменяет идеалу рассудительной мерности. В кротком смирении его часто проглядывает юродство”.

1 Федотов Г. П. Указ. соч. С. 49.

Юродство - один из подвигов христианского благочестия, особый, парадоксальный вид духовного подвижничества, заключающийся в отречении от ума и добродетели (при полном внутреннем самосознании и душевной нравственной чистоте и целомудрии) и в добровольном принятии на себя образа безумного и нравственно падшего (безнравственного) человека. Нравственный смысл юродства определяется тремя характерными чертами, присущими данному подвигу: 1) аскетическим попранием тщеславия, принимающим форму притворного безумия или безнравственности с целью поношения от людей; 2) выявлением противоречия между Христовой правдой и моральным законом с целью “посмеяния миру”; 3) служением миру своеобразной проповедью, совершаемой не словом и не

782

делом, а силой Духа, духовной властью личности юродивого, наделенного даром пророчества. По меткому наблюдению Г.П. Федотова, между первой и третьей чертой юродства существует жизненное противоречие: аскетическое попрание собственного тщеславия покупается ценою введения ближнего в соблазн и грех осуждения, а то и жестокости. “Вот почему жизнь юродивого является постоянным качанием между актами нравственного спасения и актами безнравственного глумления над ними” [1].

1 Федотов Г.П. Указ. соч. С. 201.

Подвиг юродства получает уникальное в своей парадоксальности преломление в нравственном плане. “Эффектация имморализма” (ГП. Федотов) выступает оборотной стороной юродствующего сокрытия добродетели, стыда перед добродетелью, которые означают стремление юродивого пребывать добродетельным абсолютно, перед Богом, представляясь порочным перед миром и людьми. Смысл этого парадокса проясняют слова ап. Павла: “Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее…” (1 Кор. 1: 27-28). Подобно тому, как “немудрое Божие премудрее человеков”, так и “безнравственное Божие нравственнее человеков”. В этом смысле юродство является следствием противоречия между Божественной премудростью, облеченной в форму безумия, и человеческой глупостью, облеченной в форму мудрости. Это противоречие разрешается через юродствующее “посмеяние миру”: своим мнимым безумием, “мудрой глупостью” юродивый посрамляет “глупую мудрость” мира. Его “безнравственность” оказывается при этом символом мирской порочности и осмеянием мирской “добродетели”.