Вик Тор - Как жить человеку на планете Земля?

Виктор: Итак, можно проследить следующую цепочку в этих размышлениях: цель жизни – благо, – высшее благо – ощущение счастья, – его достижение и доставляет высшее блаженство, удовольствие (через деятельность согласно добродетели). В конечном счете, подчеркивается важность воспитания соответствующих добродетелей и тела, и души. Но возникает вопрос, что принимать за конкретные добродетели (кстати, сам Аристотель связывает их, прежде всего, со служением народу, государству)? Существуют ли качества, которые следует трактовать, как абсолютные добродетели? Ведь так много в нашей жизни относительного, – в том числе, это касается и добродетелей, выделяемых и утверждаемых у различных народов. И еще: в какой-то степени Аристотель противоречив, – с одной стороны, все душевные состояния связываются с телом, а, с другой, превозносятся исключительно душевные добродетели. И, тем не менее, последнее кажется особенно правильным. Душа, как указывал Платон, создана Богом, и тело в нашем мире находится у нее в подчинении. Это доказывает и тот факт, что любовь исключительно на телесной, т. е. на половой, сексуальной основе, как правило, не долговечна. И, все-таки, почему еще совсем недавно горячо, кажется, любившие друг друга люди расходятся, расстаются? Возможно, в их любви было как раз слишком много тела и мало души. Рождается вначале пресыщение, потом отвращение и м.б. даже ненависть. Похоже, что такая любовь невозможна без ненависти. Существует ли некая идеальная вечная любовь?

Тейяр де Шарден; Всеобъемлющая любовь не только возможна, – она единственно полный и конечный способ, которым мы можем любить. Этот феномен есть самая фундаментальная из всех форм страсти, что объединяет элементы в единое целое под напором замыкающегося универсума, – близость, любовь как некое космическое чувство. Он выражает глубокое согласие и трепет между встречающимися друг с другом реальностями (материя и дух, часть и целое). Любовь, также как искусство, религия, и дает нам возможность почувствовать эволюцию, как некое космическое движение в направлении точки Омега. Резонанс в целое – существенная нота любви, чистой поэзии и чистой религии. Исключая мистиков, как могла психология игнорировать эту фундаментальную вибрацию, тембр которой слышится для натренированного уха в основе или скорее на вершине всякой сильной эмоции?

Виктор: Похоже, действительно, это нечто глубинное и проявляется оно и в инстинктах, и в творчестве, и в религиозных и жизненных устремлениях человека. Утверждается стремление к некому всеединству, как одному из главных мотивов саморазвития Вселенной. В этом выводе ощущается преодоление сугубо чувственно-гедонистической трактовки любви. В связи с этим следует, на мой взгляд, вспомнить замечательные размышления Плотина на эту тему.

Плотин:Божественная реальность имеет два высших уровня и нужно внутренне еще более подняться, чтобы ощутить их в себе. В частности, в рамках переживания жизни и божественной мысли существует след еще более глубокого, интенсивного и волнующего переживания – Любви. Что такое любовь? Почему мы любим? Очень непростые вопросы. Дело в том, что душу может привлекать, она может полюбить даже предмет гораздо ниже ее, – и, похоже, потому, что к нему присоединяется некий дополнительный элемент, нисходящий свыше. Что это? По-видимому, с предметом любви соединяется нечто неизъяснимое, – некое движение, жизнь, блеск, которые делают объект желанным и без которого даже красота остается холодной и инертной.

Виктор: Значит, вопрос оказывается связанным и с пониманием красоты. Откуда исходит этот дополнительный элемент? Что есть это неизъяснимое, делающее объект желанным? Органы зрения отображают образ любимого человека и, если он представляется нам совершенным, то может возникнуть и чувство любви. Проблему прекрасного мы еще будем обсуждать подробно, а пока отмечу, что у французского писателя Оноре де Бальзака, кстати, есть фраза, соответствующая мысли Плотина. По поводу двух красавиц-куртизанок он говорит: «Одна была душой порока, другая – пороком, без души». Таким образом, признается, что некая душевность может сделать и порок необычайно привлекательным, а порочное существо – любимым.

Плотин: Надо сказать, на Земле красоту составляет не только и не столько симметрия (как, к примеру, у классиков древней Греции), сколько освещающее ее сияние, – именно оно нам приятно, как соединение красоты с некоей «грацией». Это «нечто», – это движение и жизнь, которые, соединяясь с красотой, вызывают любовь. Это и есть «грация». Это слово улавливает сущность любви: в мгновения, освещенные любовью – жизнь есть «очарование», – еще одно важное слово. Она проявляется, в частности, и в движениях, выражающих самозабвение, благосклонность, отдохновение, приносящих радость, – это «эвритмия». Художники стремятся уловить ее в различных деталях: в повороте головы, в женской улыбке и т. п. Таким образом данный эффект может быть следствием качеств, как субъекта, так и объекта любви. При этом доколе и чаще существуют объекты любви более высокие, чем тот, который доступен субъекту любви, она естественным образом стремится ввысь, возвышаемая тем, от кого получила дар любви. Таким образом, следует отметить побуждающее и возвышающее действие на человека этого прекрасного чувства.

Августин: Это проявляется и в общении людей: различные проявления любящих и любимых сердец в лице, в глазах, в словах и тысяче милых выражений, как на огне сплавляют между собой души, образуя из многих одну.

Ницше: Все это звучит прекрасно, но почти все, что мы называем высшей культурой, покоится также на одухотворении и углублении жестокости. Мучительная сладость трагедии (греки в театре), римлянин на арене, христианин в восторгах креста, испанец перед костром и зрелищем боя быков, японец, стремящийся к трагедии, рабочий парижских предместий, страстно тоскующий по кровавым революциям, – все они наслаждаются и упиваются с таинственной алчностью зельями великой богини – Цирцеи жестокости. Таким образом, речь идет об укорененности и жестокости в человеке и, более того, именно это духовное свойство довольно часто должно рассматриваться, как предпосылка и некоего творческого взлета. В целом я обосновываю такой свой взгляд на жестокость в воспитании и формировании личности, как ни парадоксально это звучит, своей любовью к людям. Человек – симпатичное, храброе, изобретательное животное, ему не страшны никакие лабиринты, – я люблю его и думаю о том, как улучшить его и сделать сильнее, злее, глубже. Я призываю усвоить другой взгляд на жестокость и раскрыть глаза.