Виктор Тростников - Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Обсуждение нашей таблицы мы начнём с важного замечания. Ни одна из форм верховной власти, вписанных в её клетки, не осуществляется на практике в чистом виде, и приведённые в ней примеры лишь ориентировочны. Скажем, диктатура Дювалье держалась в Гаити не только на страхе, внушаемом населению его костоломами «тонтон-макутами», но отчасти и на уважении безграмотного чёрного люда к «папе Доку», такому же, как они, негру, ставшему столь высокообразованным. Или взять боярское правление 1538–1547 годов, когда великий князь (будущий царь Иван Грозный) был ещё несовершеннолетним. Борьба за власть между враждующими боярскими группировками Шуйских и Бельских прикрывалась государственными интересами. Таблица даёт классификацию чистых форм и имеет теоретическое значение; на практике всякая форма власти содержит в себе почти всё, что есть в таблице, но в разных пропорциях, и какая-то одна из девяти наших форм всегда доминирует. Продолжая сравнение таблицы форм верховной власти с таблицей Менделеева, можно сопоставить это неизбежное присутствие в эмпирических режимах нескольких «чистых» форм власти с тем фактом, что любое вещество, входящее в состав земной коры, не является чистым элементом, ибо содержит хотя бы небольшие примеси. Тем не менее периодическая таблица элементов имеет для геологов громадное значение, и, найдя в земле золотой самородок, они называют его «золотом».

Некоторые клетки приведённой таблицы форм власти требуют комментариев. Например, – тоталитаризм. Механизм, на котором держится этот режим, очень интересен. На первый взгляд кажется странным, как это власть принадлежит большинству, то есть народу, в то же время повинуются этой власти из страха. Что же, выходит, народ сам себя боится – как это возможно? Оказывается, очень даже возможно. Дело в том, что страх индивидуума персонален, а власть коллектива безлична. Суть тоталитаризма заключается в том, что при нём каждый отдельный гражданин боится всех остальных граждан, вместе взятых. Чего он конкретно боится? Доносов, которые в тоталитарном государстве приобретают массовый характер, вызовов на собрания для «пропесочивания». Да и просто подозрения в нелояльности, которое может повлечь за собой в лучшем случае увольнение с работы, а в худшем – статью. «Власть большинства», собственно говоря, в том и состоит, что это самое большинство, а точнее, та псевдобытийная данность, которую можно назвать «коллективной душой», вампирически высасывает бытийность из индивидуальных душ, раздувается и, нагоняя на отдельных людей страх, заставляет их себе подчиняться. В таком обществе каждый старается демонстрировать свою лояльность массе, а масса становится от этого ещё более тиранической, и выхода из этого заколдованного круга, невыгодного для всех, нет.

Эта форма жизнеустроения замечательна ещё тем, что в ней неизбежно возникает артефакт «отца народа», «корифея», «фюрера», «дуче», или, как его ещё называют, обожествляемого лидера, выведенного в обобщённом виде в романе Дж. Оруэлла «Восемьдесят четвёртый год» («1984») в образе Большого брата. Эту фигуру обычно путают с диктатором, силой захватившим власть, что является грубой ошибкой: Большого брата выталкивает наверх масса, он должен только не очень сильно этому сопротивляться. А причина такого выталкивания очень проста: для демонстрации своей лояльности народу, гарантирующей относительную безопасность в тоталитарном обществе, удобно персонифицировать расплывчатое понятие «народа», чтобы иметь его конкретный символ. Ведь нельзя вывесить в витрине магазина фотографию «правящего большинства», зато можно вывесить портрет олицетворяющего это большинство «вождя».

Несколько слов надо сказать о таком понятии, как монашеская республика. Речь идёт, конечно, как и во всех клетках таблицы, о «чистом» варианте, то есть об автономной самоуправляемой общине, состоящей из истинных монахов, каждый из которых видит в любом из своих братьев по обители святого человека, а себя считает последним из людей.

А теперь о правлении венчанного царя. Венчанный монарх представляет собой сакральную личность, это, выражаясь фигурально, «светский первосвященник». Соответственно, ему не просто охотно подчиняются, его любят. Как любят – об этом мы читаем в «Войне и мире». «Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что-то по-французски австрийскому императору и улыбнулся. Увидев эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал ещё сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось высказать чем-нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать. Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов. “Боже мой, что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов. – Я бы умер от счастья”. Государь обратился к офицерам: – Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души. – Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя! – Вы заслужили георгиевские знамёна и будете их достойны. “Только умереть за него!” – думал Ростов».

Возможно, православная монархия, в которой посчастливилось жить нашим прапрадедам, – всё-таки лучшее реальное общественное жизнеустроение?

По своему духовному типу древние греки – народ для нас довольно загадочный и малопонятный. С одной стороны, они изобрели демократию, и это, казалось бы, говорит о том, как высоко они ценили свободу личности. С другой стороны, они свято верили в рок, в предопределённость судьбы каждого человека, а ведь такая предопределённость делает свободу иллюзорной: ты хоть вон из кожи лезь, а всё равно с тобой будет то, что тебе на роду написано, а точнее, заранее назначено троицей Клото, Лахесис и Атропос – богинями судьбы, которых греки именовали мойрами. Это совсем не та психология, что у христиан, которые говорят «сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим». Христиане делают свой жизненный выбор сразу, безо всякого рока, по своей воле грешат, по своей воле воздерживаются от грехов, а судить, что перевесило, предоставляют Всевышнему, надеясь на Его милость. Вера христиан в Страшный суд есть не что иное, как вера в человеческую свободу, ибо если бы человек не был свободен, делая то, что ему предназначил рок, то за что можно было бы его наказывать или награждать после смерти?

Разгадать тайну эллинской души помогает её удивительное сходство с «протестантской душой», которая гораздо ближе к нам по времени, а потому лучше известна. Как и эллины, протестанты ставят личность выше коллектива и, несмотря на это, отказывают ей в возможности свободно строить свою судьбу, призывая лишь добросовестно исполнять то дело, к которому ты приставлен. Кальвинисты же, выражающие дух протестантизма особенно выпукло, совершенно отождествили свою точку зрения с греческой: у них уже при рождении человека предопределено, куда он попадёт – в рай или в ад, и никакие его усилия тут ничего изменить не могут. Опять соединяются здесь две, вроде бы вопиюще противоречащие друг другу установки: индивидуализм и фатализм, утверждение личного бытия как высшей ценности и признание полного бессилия личности в устроении этого бытия.