Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Думаю, что сообщаю абсолютно достоверное известие, когда утверждаю, что Витторино да Фельтре первым начал в наши времена проводить публичное чтение ученикам Ливия [515], вызывая громадное восхищение и всеобщую похвалу. И поскольку господь наш Христос позволил, чтобы этот человек был для меня больше, чем простой учитель… я прошу разрешить мне… немного объяснить тебе то, что касается его нравов. Витторино да Фельтре, Сократ нашего времени, украшение и гордость нашего века, хвала и слава Мантуанской академии, при жизни был всегда почитаем за последовательную жизнь, был удивительным учителем, желанным, когда он отсутствовал, желаннейшим после смерти; хозяин или, вернее, отец бедных студентов, воспитатель человечности, воссоздатель латинской культуры, учитель мудрости, пример честности, образец доброты, человек, презирающий богатство, ценитель талантов, этот Тифий [516]нашего времени первым открыл нам среди других авторов Ливия как море, которое никогда не избороздить, раскрыл нам падуанские сокровища, более скрытые, чем сады Гесперид [517]. Рожденный в венецианском захолустье Италии, он преподавал частично в Падуе, частично в Венеции с большим успехом и славой и, что очень похвально в преподавателе, с большим бескорыстием. В то время как благодаря щедрости своих учеников он мог собрать много денег, он ограничивался принятием даров от богатых (он, действительно, не обучал за плату), так, чтобы иметь возможность разделить то, что получил, между бедными студентами. Он был так далек от любви к деньгам, что, довольствуясь одной одеждой зимой и летом, он каждый год разделял между более нуждающимися студентами, которых содержал и обучал в своем доме, свои одежды [518]. Молва об этих добродетелях побудила известного маркиза Джан Франческо Мантуанского, деда славного и щедрейшего кардинала Мантуанского, пригласить его в Мантую. И прибыв наконец туда с величайшими почестями и дарами, он стал наставником детей государя. Здесь он стал мне отцом и учителем. Здесь я услышал его комментирование части декад Ливия.

Он послал нескольких своих учеников, по большей части на собственные средства, в публичные школы, чтобы они обучались физике и гражданскому и папскому праву; и он не выказывал раздражения или беспокойства, если его ученики переходили учиться к другим учителям. Он не имел ни к кому неприязни; по большей части он порицал учеников только за то, что они плохо распоряжаются вкладом, полученным от природы, и образование, получаемое с благой целью, обращают против самих себя, как случается в гражданских войнах с войсками, направленными на защиту отечества. Он имел такой авторитет и влияние, что многие ученейшие люди, среди которых были тогда Филельфо и Гуарино, послали к Витторино для воспитания и обучения у него своих сыновей. Он был столь серьезным человеком, что в своих делах и словах всегда остерегался всего высокомерного, чрезмерного, смешного или оскорбительного для каждого человека. В беседе, в собраниях, иногда в чтении во время отдыха он показывал остроумие настолько осмотрительное и скромное, что оно развлекало, никого не оскорбляя, и не было в нем ничего отличного от образа жизни Витторино, ничего грубого или того, что давало повод уловить в обороте речи или жесте примеры, мало приличные. В литературных спорах, даже если вначале он и воодушевлялся, однако последнее слово по теме спора он предпочитал скорее оставить за своими противниками, чем дать оглушить себя пустой и упрямой болтовней, между тем как сам он приводил свои доводы серьезно и скромно, а не бестолково и легкомысленно, как диалектики наших времен. Он не делал ничего из ненависти, угодливости, из-за денег или даров, за что его могли бы заслуженно порицать.

Он заставлял юнцов прежде всего изучать Вергилия, Гомера, Цицерона и Демосфена; и когда они насыщались ими как чистым и цельным молоком и немного укрепляли таким образом свой желудок, только тогда он считал возможным предложить им историков и других поэтов, которые являются более жесткой пищей. Так, используя этих четырех авторов, он объяснял с величайшим старанием элементы грамматики [519].

И поскольку все искусство речи делится на диалектику и риторику, он считал, что сначала нужно изучить искусство и науку диспута, толкователя и вожатого всех остальных искусств. Поэтому он упражнял юнцов самым тщательным образом в диалектике, не приучая их, однако, к каверзным вопросам, к ложным и извилистым заключениям, изучение чего сегодня столь широко распространено [520], по крайней мере, прежде чем ученики научатся определять [понятия], различать роды, добавлять термины, какие следует, делать совершенные заключения. Он направлял их затем к софистам [521]не для того, чтобы они становились софистами, врагами истины, но чтобы лучше могли отличить истину от лжи.

Далее следовала риторика, которая, согласно мнению перипатетиков, связана с диалектикой [522]; и Витторино заставлял молодых людей выполнять по ее известным правилам постоянные упражнения в произнесении речей, предлагая вымышленные речи перед народом или сенатом… [523]

Затем шли математические дисциплины, арифметика, геометрия, астрономия, музыка… [524]

Витторино считал необходимым приглашать юношей с величайшей щедростью и радостью в приятнейший и полезнейший приют квадривия и удерживал их там без какой-либо строгости, но, напротив, со всяческой приятностью, одобряя безусловно обычай мудрейших египтян, которые с помощью игры упражняли своих сыновей в арифметике… Потому что если юноши будут упражняться на свободе, легче можно будет заметить, к чему каждый имеет от рождения особые склонности.

Наконец, тех, кто заканчивал это обучение, Витторино считал способными к философии и направлял их в академический Лицей к вершинам – Платону и Аристотелю. И он не позволял никому уходить из своей школы прежде, чем изучат с величайшим старанием всю их философию. Только тогда он давал возможность юношам удалиться, утверждая, что, какой бы дисциплине они себя ни посвятили – медицине, праву или теологии, они достигнут того совершенства, которого намеревались достигнуть.

14. Никого он не порицал более сурово, чем клявшихся и хуливших Бога и святых. Поэтому он сына государя Карло, уже взрослого и очень сильного, игравшего в зале в мяч, поскольку тот, как бывает в гневе, неблагочестиво высказался о Боге и святых, призвав к себе, на глазах у присутствовавших так сильно побил [525], как если бы тот был одним из самых ничтожных плебеев. И юноша, отличавшийся великодушием и физической крепостью, не пытался из-за этого отразить силу силой, но, чтя выше всего авторитет учителя, он, припав к его коленям, попросил прощения, если в чем провинился. Ученикам Витторино прежде всего рассказывал о религии и культе, поскольку говорил, что образованность и знание даны людям от Бога [526], тем, кто устремляется к столь высокому и столь божественному делу, надлежит быть свободными от всякого порока и нечестивости. Он часто посещал храмы, более всего во время богослужения, приводя с собой детей государя, чтобы тех, кого он побуждал к религии словами, подвигнуть также примером. Молясь, он оставался, преклонив колени, столько времени, сколь долго сам возносил молитву Пресвятой Деве, никогда не прерываемую, или когда священник выносил святые дары. Кроме того, он заставлял сыновей государя, а равно и остальных учеников каждый день воздавать Богу заслуженную хвалу или молить о собственном спасении, о спасении города, родителей и граждан. Ибо никакая вещь, говорил он, не умножает больше учености, чем религия и благочестие, которыми, по его словам, надлежит проникаться наилучшим и благонравным юношам: благодаря этому приуготовляется наилучший путь к образованию, так как юноша, отличающийся такими свойствами и таким правилом поведения, будет иметь милость и покровительство со стороны Бога и людей.